Поэт серых сумерек (О творчестве Аркадия Шушпанова)

Лет семь или восемь назад (блин, как же время все-таки летит?!) я, молодой «поэт», читавший запоем Азимова, Хайнлайна, а то и что покрепче, вроде «Дефсталкера» или «Бэтлтек», слушавший «Найтвиш», «Блайнд гадн» и «Стратовариус», и только-только начавший подбираться к Сэллинджеру и Гессе, впервые прочитал рассказ «Пролог» («От судеб защиты нет»). Про «студентов» получающих «распределение» на Землю, а вместе с распределением — полностью расписанную будущую жизнь на Земле: сколько проживет, когда, от чего и как умрет, сколько хорошего или каких гадостей успеет натворить. И перед каждым выбор — хочешь такую судьбу или нет. Можно отказаться.

Нет, в рассказе, конечно, нет никаких студентов, там есть платоновские Эйдосы — идеи неродившихся людей, которым из идей еще только предстоит стать людьми, но как-то эйдосов я при первом прочтении упустил, да и при втором. Но главное, рассказ короткий, событий немного, а мысли-то в нем непростые и не так уж однозначно даются, и много информации к размышлению. Старуха Арахна не зря судьбы нитями вяжет и в узлы перемешивает: допустим, сообщат тебе, что станешь ты наркоманом и умрешь молодым от передоза и депрессий, а ты в ответ — не хочу такую судьбу, лучше я в институте останусь, эйдосом то бишь, в аспирантуру пойду, буду молодежь уму-разуму учить, а на распечатке с судьбой твоей невеселой — пометочка, мол, дерьмовые твои стихи, которые ты успеешь написать до того, как передоз случится, попадут туда-то, к тому-то, и изменят совсем немногое — просто число самоубийств на пару процентов станет меньше. Думай теперь.

Это — вольная интерпретация сюжета. Аркадий все-таки филолог, изложение у него тоньше, к тому же есть любовь, и несколько судеб, и целый ряд вопросов. Суть в том, что метод Шушпанова, как автора, условно можно назвать метафорическим реализмом. В «Прологе» за основу взята идея-метафора, будто судьбу свою можно знать заранее. Тут же удачно подвернулись Платоновские эйдосы, которые, являясь по сути лишь словесной формулой, в тексте становятся реальностью, которая с нашим миром и нашей реальностью имеет вполне конкретные точки соприкосновения.

В другом раннем рассказе «Время поэтов и нечисти» скользит другая метафора — «мы живем в мире упырей и нелюдей», и далее, развивая ее, автор превращает сумерки в серое вневременье, «Бандитский Петербург» становится «вампирским», в ответ на убийство ментами упыря-бандита герой восклицает — «вурдалаки сходят с ума и гвоздят друг друга»? Вообще, действие многих рассказов автора происходит в том межвременье, где все кошки, включая шредингеровских — серы, это может быть просто ночь, или выдуманное запределье, или волшебное место, но дух у этих мест внутренне сходен. Это время-пространство чудес, где раскрепощается сознание и метафоры могут стать реальностью.

В рассказе «Превращатель» реальностью становится поговорка, что слово уже есть дело и за любое слово воздастся по значению его. Многие юмористы и авторы-интеллектуалы отмечали одну особенность языка людей: мы можем запросто обозвать кого-нибудь бранным словом, настоящий смысл которого давно позабыт, можем помянуть «черта» или «Бога», не вкладывая в эти исполненные глубокого значения слова никакого смысла, мы вообще многое говорим, не задумываясь. А персонаж рассказа оказывается в волшебном месте, где всякое слово становится реальностью. Идея не нова, но и рассказ короток — всего 3 тыс. знаков.

Еще один рассказ на околовампирскую тематику «Солнце живых» это скорее зарисовка, событий в нем почти не происходит, зато любопытных мыслей заложено довольно. Главные герои живут в мире очень похожем на наш, разве что не болеют, побаиваются света, не пользуются серебром и пьют гемоколу. А еще они гадают, были вампиры или нет, и любят кино, в котором вампиры охотятся на людей с осиновыми кольями. Но метафора «люди это вампиры», если приглядеться, взята не с потолка, ведь люди на самом деле — вампиры, кусающие друг друга, выпивающие «нервы» и сосущие жизненную силу. Есть и еще одна особенность: персонажи рассказа обнаруживают странность в окружающем их мире — потеряна способность Самопожертвования. Миф о Прометее, истории о Христе, и другие — запрещены. Но не к этому ли скатывается наше общество, где благополучие обретают лишь те, кто равнодушен к ближнему, эгоистичен и бескорыстно ничего не делает для других?

В 2004 году Ивановская писательская организация выпустила первый сборник Аркадия, составленный из рассказов в большинстве своем опубликованных на тот момент в журналах. Тираж книжки — 200 экз Мягкая обложка. 124 страницы.

Центральное место сборника занимает повесть «Маленький мальчик нашел пулемет», впрочем, в отношении повести у меня создалось впечатление, что в ней слишком много игрового. Понятно, что автору хотелось показать интересный мир детской фантазии, не стесненной никакими рамками, понятно, что один из messages автора — это чрезвычайное увлечение детьми играми в войну(-шку), отчего в мир детства очень рано входят такие понятия, как смерть (понарошку), оружие (как признак «крутизны»), и лишняя толика жестокости и без того присущая детским существам. Второй message — эйдос инопланетян как источник всех чудищ, мифических существ, героев, нечистой силы и, собственно, инопланетян в человеческом обществе, фольклоре, в мировой культуре. Тут, если задуматься, возможно много вариантов игры, кто первичен яйцо или курица. И, пожалуй, двум этим messages тесно внутри одной повести, а сама она кажется эпизодом чего-то большего и недаром входит в единственный авторский цикл «Мир пилотов».

Собственно, излюбленная концепция автора идет из анализа мировой литературы (привет, постмодернизм!) и ТРИЗ. Один из самых серьезных выводов ТРИЗ заключается в том, что есть некая Идея, а человеческие изобретения — лишь ее примерные воплощения. Есть идея Полета — и человек придумывает неуклюжий воздушный шар, потом довольно маневренный биплан, потом реактивный самолет и космический корабль. ТРИЗ также говорит, что идеальным воплощением любой Идеи является отсутствие каких-либо приспособлений, суррогатирующих, т.е. подменяющих ее. Идеальным воплощением полета можно считать способность героя в романе Беляева «Ариэль». В своих произведениях, Аркадий как раз и старается очистить Идеи до их идеального воплощения, избавиться от заменителей. Именно поэтому в «Превращателе» слово сразу становится действием, а в «Маленьком мальчике...» Абсолютное оружие — в руках героя постоянно меняет вид — пулемет, пистолет, японская катана (Аркадий занимается айкидо и, если я не ошибаюсь, кендо) или перочинный нож. Или вот, Ланцелот в рассказе «Ренегат» — есть воплощение всех выдуманных людьми за столетия героев-рыцарей.

Итак, Пилоты. Согласно исследованиям Генриха Альтшуллера, родоначальника ТРИЗ (библиография, к сожалению, еще не открыта), творческим человек становится в раннем детстве. Альтшуллер говорит, что если ребенок встречает чудо, нечто удивительное, приносящее радость, какое-то достижение, наполняющее его желанием новых достижений, — такой ребенок вырастет Творцом. Более того, этот внутренний ребенок, встретивший чудо, навсегда останется в таком человеке и именно эта внутренняя ребячесть — есть залог будущего творческого потенциала. ЖСТЛ — другой раздел ТРИЗ отмечает тот факт, что человек-творец, как правило, отторгается окружающим миром, как странный, безумный прямо пропорционально своему творческому потенциалу. Так вот — мир Пилотов, это метафора борьбы внутренних детей и с теми взрослыми, которые не сохранили своего ребенка, свою искру и стали обыденными, серыми, реакционными и «нормальными». Метафора снова ставшая реальностью. Наиболее остро конфликт внутренних детей с Пустотелыми (или Сутулыми) показан в рассказе «Тот, в котором я», который оказывается значительно глубже, чем даже упомянутая выше концепция мира Пилотов, например, выделение Ребенка из психики отдельного человека, присутствует в теории Игр Эрика Берна. Очень много слоев вовлекаются в, казалось бы, крохотную ненастоящую схватку внутренних мальчишек с похожими на зомби, неуклюжими, но могучими и неумолимыми Пустотелыми.

Отмечу еще рассказ «С точки зрения вечности» — который нравится мне больше с каждым прочтением. Метафора: жизнь — это выданное нам в твердой валюте время. Временем можно оплачивать услуги, на время можно покупать какие-то предметы, поездки, развлечения и т.д. Именно это и происходит в мире рассказа «С точки зрения вечности». Здесь нет Бога в традиционном понимании, но есть Она — владыка всего времени, Вечность, и ей очень не нравятся, если некоторые люди тратят впустую свое время, которое на самом деле принадлежит ей и является ее жизненной силой. Таким людям она быстро нанимает киллеров, стреляющих вместо пуль капсулами с проблемами: раз уж человек сам не способен взяться за голову, так пусть хоть так чем-то займется — решает Вечность, и с человеком, которого она «заказала», происходит несчастный случай, какие-то неприятности. Именно в минуты несчастий в человеке совершается переоценка — жестоко, но действенно; впрочем, не все способны пережить такую терапию. Такая конструкция сюжета поднимает ряд непростых морально-этических проблем, но главное — ожившая метафора мне, читателю, дает возможность понять простую вещь: а ведь так и есть, кроме денег, мы все на свете оплачиваем своим временем, своей жизнью. Даже деньги — всего лишь результат обмена на них нашего времени (Zeit ist geld, нем.). Вот, набивая эту статью, я потратил три часа своей жизни. (Еще два на дописывание. Прим. след. дня) Сейчас мне 28 и времени впереди у меня как бы много, но... чем дальше, тем меньше его там остается. Шесть часов просидеть в интернете. Два часа проторчать перед телеэкраном. Полтора часа просидеть в компании в полутемной улице с бутылкой пива. Все эти часы уходят из твоего, читатель, кармана. Если бы ты знал об этом, согласился бы на такие расходы? Чувствуешь ли ты, что обмен вышел справедливым и равнозначным?

Наконец, отмечу рассказ «Печальный образ», победивший в мастер-классе Ника Перумова на 2010-м Росконе и вошедший в финальный сборник. Это рассказ о последнем подвиге Дон Кихота. В последнюю ночь перед смертью, которая присутствует у Сервантеса, рыцарь отправляется на последнюю встречу с ветряными мельницами. Рассказ хорошо увязан с оригинальной историей и неплохо стилизован, однако, не в этом главная соль. Роман о Дон Кихоте по праву является второй после Библии книгой по числу тиражей и переизданий. Сервантес создал очень сложное полотно, к образам и деталям которого в разное время обращались Гегель, Байрон, Гюго, Борхес. Появление романа о Дон Кихоте хорошо согласует с теорией ТРИЗ. На момент исчерпания себя системой образов, популярных в 16 в — рыцарских романов, «Хитроумный идальго...» оказывается антисистемой, т.е. произведение строится на высмеивании образов, на антиобразах, но мастерство Сервантеса позволяет выйти на следующий уровень, на уровень общечеловеческих ценностей, отчего роман о Рыцаре Печального Образа обретает глубокое общечеловеческое и философское значение. Нет, рассказ конечно же, не охватывает такого же количества уровней, как оригинал, да это было бы и невозможно — XXI век на дворе, однако, и он содержит ряд любопытных замечаний. Во-первых, он закольцовывает оригинальную историю, потому что начавшись с похождений Рыцаря роман Сервантеса завершается гибелью вроде бы разочарованного человека. В «Печальном образе» перед смертью Дон Кихот снова становится Рыцарем, и не ради кого-либо, не ради Образа, но ради себя самого. Это уже не прежний, это мудрый Дон Кихот, который видит себя в слабостях, но и принимает себя вместе с ними. Во-вторых, приземленность, материальность Санчо здесь обретает вполне конкретные формы. «А все-таки она вертится», говорит оруженосец слова, которые прозвучат через три десятка лет из уст Галлилея, и автор намекает не просто на новое время и новые нравы, но на вполне конкретное время — наука, техника. Великан погибает от электричества, и вообще схватка с мельницей содержит вкрапления, подобные эпизодам из пьесы «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», в которой тоже цитировалось яблоко Ньютона и др. В-третьих, сама фраза «все-таки она вертится» по некоторым сведениям является фальсификацией и никогда не принадлежала Галлилею, но именно с фальсификациями связано большинство слухов о Дон Кихоте. В-четвертых, образ Дон Кихота важен для понимания целого пласта образов прошлого века — а именно феномена супергероев. В-пятых, «Печальный образ» закольцовывается с другим рассказом Аркадия Шушпанова — с «Ренегатом», причем два эти рассказа подобны яйцу и курице. В «Ренегате» Дон Кихот, разглядевший великана в ветряной мельнице, называется «основателем ордена». Последний из рыцарей идет сдаваться Врагу, но тому не нужно, чтобы Игра завершилась и сделка не состоится. И как бы в продолжении мы видим нового Дона Кихота, совершающего свой последний подвиг, и говорящего под занавес: «все-таки она вертится», — т.е. утверждающего свою точку зрения и вновь, очередным витком создающего орден Рыцарей, чтобы мальчишка — герой «Ренегата» взял себе однажды имя — Ланцелот.

Теперь о постмодернизме, вернее о той характеристике творчества некоторых современных писателей, которые не сочиняют старательно девственно новых миров без машин времени, космических кораблей, без, в некоторых случаях, Библии или Мифов Древней Греции, чтобы потом с удовольствием их туда как бы придумать. Такие писатели поступают иначе: в их общем с читателем мире есть все то, что создано прежде писателями, учеными и деятелями культуры, — здесь есть книги Братьев Стругацких, или фильм «Дракула» Копполы, в котором снимается Кеану Ривз и который — о невероятное! — может нравится кому-то из персонажей. /Правда, Дракула вполне может размахивать деревянным колом или пистолетом, полным серебряных пуль/ Поэтому персонаж «Ренегата» называет себя Ланцелотом, притом осознанно, прекрасно зная, какую миссию он вместе с тем возьмет на себя, и он будет прекрасно осведомлен о прежних героях — Артуре или Супермене. Здесь не будет глубокомысленного сна, в котором мистический голос в стопиццоттысячный раз специально для невежи героя повторит то, что читателю и так хорошо известно — как это случается у Олдей. Здесь люди помнят о Библии, а церковь не делает круглых глаз при упоминании о Спасителе, как у Дяченок. Здесь нет глубокомысленного выдумывания велосипеда, зато есть попытки понять и, вместе с тем, помочь понять читателю окружающий мир. Достойная цель, как мне кажется. Так или иначе, именно таким авторам я верю, почему-то, больше.

Подводя итог, скажу пару слов о творчестве Аркадия Шушпанова в целом. У его произведений есть две особенности. Во-первых, стиль автора таков, что я не рискну рекомендовать его всем читателям подряд. Аркадий малословен — иногда до сухости. Его принцип был озвучен кем-то из великих — рассказ, это хорошо сжатый роман. Поэтому если какое-то слово может быть не включено в конечный текст — автор его не включает. Кроме того, особенность авторского изложения — кинематографичность. Здесь нет лирических отступлений, измышлений, рассуждений — непрерывное действие: жест, диалог, зарисовка пейзажа и снова жест, шаг, поступок. В таких условиях мы видим то, что видим, а об истинных причинах происходящего — иногда можем только догадываться. От этого поступки и события могут быть не вполне понятны, и никто их не пояснит. Местами неровен и текст, но в мелочах, что легко распознается взглядом профессионального редактора.

Вторая особенность напрямую вытекает из первой. Чтобы роман сжать до рассказа — роман сначала должен быть написан, хотя бы в общих чертах. Это подразумевает колоссальную работу над текстом, отчего себестоимость каждого слова повышается в разы, что не всегда очевидно стороннему наблюдателю. А главное следствие из этого — обилие версий одного и того же произведения. Кроме многочисленных черновиков получается, что каждое очередное переиздание проходит правку, поэтому, например, рассказ «Солнце живых» существует в трех известных мне вариантах, не считая черновиков, — в первой редакции, в редакции для сборника, и в той, что размещена на сайте, — а, например, рассказ «Легионеры слов» — имеет альтернативную концовку (обе есть на сайте автора).

Первый роман Аркадия Шушпанова «Дендрарий», относящийся к тому же условному циклу «Мир пилотов», был написан уже несколько лет назад, получил высокую оценку Ника Перумова, но — до сих пор не издан. Не формат, однако.

Возможно вышесказанное — всего лишь мое имхо, может быть, именно я так вижу и понимаю эти произведения. В любом случае, я рад поводу познакомить читателя с творчеством этого, как минимум, любопытного автора. Некоторые вещи можно найти на его сайте, другие — в журналах. В нашей фантастике много имен. В ней странным образом распределяются известность и качество. Что до меня, мягкий сборник рассказов Аркадия, выпущенный тиражом 200 экземпляров, для меня много ценнее, например, вместе взятых «Дня академика Похеля» и «Джентльменов непрухи», изданных в АСТ, тиражами 5000 и 20000 соответственно. Очень надеюсь увидеть его новые вещи в солидной книжечке с хорошим оформлением. Когда-нибудь.

7

Оставить комментарий (будет виден только после проверки)