Жизнь Джека Гордона (Повесть)

Во поле выйдешь — песню поёшь
Очень негромкую.
Звёзды ночами падают в рожь,
Утром дрожат жаворонками.
Чистое поле, небо и рожь…
И кажется – нету края
Дороге, которой ты идёшь,
Которую не выбираютI.

Пролог

Дорожки сказочной страны бегут, струятся, исчезают на самом горизонте. Столько их, что вовек все не пройти, на каждую не ступить и до конца уж точно не добраться. А каждая ветвится, разбегается двумя, тремя, а в конце – сотней отростков, таинственных, загадочных, ревниво охраняющих свою собственную историю для путника. Каждая дорожка – для своего. Эти дорожки проложены между стволов могучих деревьев, прячутся едва заметные в траве, пересекают пахоты от края до края, упираются в полуразрушенные мостки и каменистые тропы, обрываются на берегах морей и океанов. Дороги, проложенные героями им одним ведомых историй. По одной такой дорожке с момента, когда раннее солнце зажглось в каплях росы, мчался всадник в сияющем, а, если приглядеться вблизи, – порядком запылившемся доспехе.

Принцу Конусу было двадцать лет и почитай еще семь в придачу, то есть он был достаточно юн, чтобы отправляться в сумасбродные путешествия, сваливая тяжесть управления отечеством на министров и советников. Во время одного из таких долгих и невероятно трудных путешествий в Драгоры — Драконовы Горы – принц узнал, что средство от Драконыча можно поискать в заповедных лесах на севере, где полновластный хозяин – лесник Джек. Долго ли коротко носил конь принца по горам да долам – добрался до лесов, а по ним – до жилища лесника, благо все дороги заповедника вели к его дому.

Поздно вечером в незнакомой земле под разбросанными по сказочному небу горстями сияющих жемчужин конь остановился перед домом, у которого не было ни ворот, ни забора, и принц громко кликнул хозяина. Вышел лесник – могучего торсу, широкоплеч – и с прищуром спросил принца, чего тому надобно.

Конус, который достаточно путешествовал и считал, что уже многое повидал в мире, оказался сбит с толку неучтивостью дурня, заброшенного на самый край света.

– Как смеешь ты дерзить монаршему лицу? – возмутился он, между тем проверяя, достаточно ли приметны признаки его королевского происхождения – сияет ли в закатных лучах перстень, блестит ли изумрудами рукоять меча, не сбилась ли величественная королевская мантия за плечами.

– Тому, кто дерзости и ссоры не ищет, чужое слово дерзостью и не станет, а иному – и жужжание сверчка за дерзость сойдет, – ответил лесник, нимало не смутившись, и с легкой улыбкой поклонился: – Ты, высочество, за тридевять земель торопился, чтобы ссориться?

– А вот я тебя сейчас как мечом-то порублю, – не унимался принц, ибо неслыханное для него было дело, чтобы простой мужик так с королевичами разговаривал.

– Это ты можешь, – не стал спорить лесник, – а потом ни с чем дальше поедешь?

Из дома гурьбой высыпали ребятишки. Один за другим присвистнули при виде сверкающих лат принца и его белого, хоть и взмыленного, коня. Лесник зыркнул строго: «Живо домой!» Дети исчезли за дверью, но принц кожей чувствовал, что с десяток внимательных – напуганных, восторженных – глаз следит за каждым его движением.

– Мне помощь твоя нужна или хотя бы совет, – наконец, проговорил он. – Если ты, как мне говорили, – Джек-лесник, значит ты – полновластный хозяин в здешних местах?

– Я – Джек. Но разве может быть хозяин у дерева, которое живет дольше любого хозяина? – я берегу, и, если угодно, сторожу эти места от себе подобных.

В груди у принца заклокотало, но он сдержался и продолжил:

– Я ищу средство, чтобы убить Драконыча в Драконовых горах и спасти принцессу.

– Значит, ты еще не думал, чего хочешь больше – убить дракона или спасти принцессу? – уточнил Джек.

Брови взметнулись и взгляд уперся в лицо Джека – в этот раз принц не заметил дерзости: никогда еще он не рассматривал свою цель в таком ключе и впервые по-настоящему удивился:

– А это разве не одно и то же? Могу ли я спасти принцессу, не убив Драконыча?.. или, может, могу убить и не спасать?.. – принц застыл, пораженный широтой открывающихся альтернатив, а лесник стоял рядом и молчал.

В конце концов, ничего не надумав, Конус спросил:

– А ты что посоветуешь?

– Погуляй-ка ты, высочество, по моему лесу, пока окончательно не придумаешь – это будет для тебя лучше всего.

– Погоди, а у тебя есть средство, чтобы убить Драконыча? – заторопился принц, потому что перспектива блуждать ночь по лесу не казалась заманчивой.

– Есть.

– А чтобы спасти и не убивать?

– Тоже есть.

– Тогда все просто — я возьму оба.

– Так не получится. Раз ты сейчас выбрать не можешь, то уж в пылу битвы на это рассчитывать нельзя. Что-нибудь точно напутаешь: и не убьешь толком, и не спасешь.

– Верно, – почесал затылок принц, – а дай-ка мне средство, чтобы убить, а уж потом я успею и подумать, да и спасти, если что.

– Тут, высочество, как посмотреть: средство чтоб убить, должно наверняка убивать, – а если убивать наверняка, то неровен час – убьет и принцессу, и тебя зацепит ненароком.

– Вот ведь незадача, – принц совсем растерялся и попросил времени подумать.

– Да ты езжай по лесу, – успокоил Джек, – а как надумаешь, принц Конус, так ты сразу по любой дороге ко мне спеши.

– А откуда ты знаешь мое имя? – спросил вконец растерянный юноша.

– Знаю, – осенив рукой небосклон, сказал Джек, но вместо ответа проговорил: – Есть люди, которых звезды ведут, люди, вроде тебя, принц, а есть такие, кто путь по звездам сам прокладывает. Эти последние слова будто повисли знаками в сказочном воздухе, который подрагивал, посеребреный взглядом крошечных светил, и растворились дымкой.

Принц давно утонул в густой темноте леса, но Джек не торопился домой. Он знал, что через два дня принц вернется. Знал он, что принц выберет, и что он, Джек, вручит принцу жесткие и маслянистые листья ладанника, чтобы усыпить дракона. Он знал очень многое, но сейчас он погрузился в размышления, спустился в карстовые пещеры далекой памяти. Воспоминания его воскрешали события, имевшие место в другое время, в другом мире. Все было проще тогда, и он мог жить не соизмеряя своих поступков с движением безымянного, огромного, величественного... Тогда все было намного проще.

...Чайки кричат нам вслед, волны ласкают борт,
Звезды нам шепчут: вперед...
С милями спорит и шторму дает отпор
Наш непокорный народ...

Мореплаватель Джек был счастлив снова ступить на борт двухдечной «Королевы Виктории» после пяти месяцев скитаний по кишащей аборигенами «пенной земле». Легкая качка стоящего на якоре судна, дрожащие доски перекрытий под ногами, по которым гулко текли ритмичные удары, окрики, были самой мягкой постелью, были раем после зарослей чужого материка, после знойных пустынь и каменистых пещер-святилищ, после бессонниц, полных раскрашенных масок и диких танцев, после «земной болезни», начавшейся вместе с тем, как неровная дрожь палубы под ногами окончательно сменилась надежной, как могила, твердью земли.

Эта дьявольская страна была исхожена им от Сьерра-Леоне и Золотого Берега до Сомали, с особым тщением он прочесывал скалистые районы на юго-востоке материка, обрывавшегося в пенный океан там, где триста лет назад честолюбивые португальцы прокладывали путь в Индию. В стране, где похожие на обезьян аборигены до прихода белых варили железо, где соотечественники Джека вместо золота тысячами вывозили лоснящиеся чернокожие тела, у него было совсем другое дело. Джек, рискуя собственной шкурой и жизнями людей, забирался в такие районы, куда власть королевы уже не распространялась. Он следовал карте, составленной из недомолвок, обрывков легенд, фантастических историй, мифов и поверий. И чем больше он погружался в истории и легенды, тем более дьявольской казалась ему окружающая страна. Дверь в небо. Ворота, через которые герои прошлого уходили и лишь иногда возвращались другими людьми, уже не людьми, рассказывая потомкам о жизни демонов. Сопоставляя противоречивые истории между собой, он десятки раз находил ориентиры и десятки раз след оказывался ложным, и только упрямство, твердолобая привычка добиваться своего в конце концов привели Джека к цели.

До сих пор, закрывая глаза, Джек мысленным взором нырял в месиво, где сполохи, сыплющиеся с макушки факела, раздирали клочья темноты, но бессильно тонули в ней. В неровном свете взору его открывались то угловатые картины или раскрашенные рожи, то дикие фигуры, силуэты – символы, казалось, не имеющие никакой связи между собой, но пугающие, устрашающие своей древностью и скрытой силой зловещих культов. Так он и пробирался, а перед глазами вспыхивало то одно, то другое, заставляя шарахаться и, крепче стиснув зубы, забираться глубже и глубже в пещерные катакомбы, в земную преисподнюю. На рисунках он различал кошмарные своей невозможностью сюжеты: ночное небо и демоны, парящие в его эфире, летающие на огненных крыльях дворцы и фигурки людей с диковинными не то наростами, не то приспособлениями, или врата в другой мир, похожие на прямоугольник, в котором, вернее, за которым — прятались чужие созвездия и диковинные строения, порожденные волей вселившихся в глаза художника бесов.

И вот теперь этот немыслимый, неимоверный, невозможный поход был почти завершен. С палубы доносились переговоры, брань, скрипы. Люди грузили на корабль Предмет. Он был необычен совершенной простотой: это была маслянисто-черная плита, имевшая тринадцать с половиной футов в высоту, шесть – в ширину, и толщиной восемнадцать дюймов. Те, кто отправил Джека в путешествие, не распространялись об истинной цели поисков, и, наверное, также ничего не знали, выполняя приказ еще более высоких людей. Однако, за месяцы скитаний Джек собрал столько слухов и легенд, что ни на секунду не сомневался: черный камень был силой, служащей либо Господу, либо дьяволу, и мог оказаться как великим благом, так и самым ужасным проклятием.

Грани камня были отполированы с точностью, недоступной человеческой руке, и совершенство граней не удалось нарушить ни острыми саблями, ни тяжелыми ударами камней, ни выстрелами из мушкетов, ни даже пороховыми взрывами. После обнаружения Предмета Джек стал сильно торопиться. Если в начале похода он каждый вечер кропотливо вносил в личный журнал подробности, то на обратном пути — едва позволял себе делать скудные заметки, а беспокойство только крепло. В толстом, обшитом кожей журнале аккуратным офицерским почерком была исписана добрая сотня листов, но лишь десяток последних относился к его возвращению.

...Встречайте нас, суровые края!
Ни пуха, ветер, мы бросаем якоря...

Только сейчас отпустило Джека напряжение. Мысли о привычном и старая песня вернули капитану уверенность и рассеяли страхи. Еще до рассвета черный камень поплывет в Англию. Глотая соленый и влажный воздух, он неожиданно подумал, что причиной его возвращения был не приказ, была даже не далекая родина, куда «Королева Виктория» очень скоро пойдет, но сам корабль, океан, на краешке которого он покачивался, сидя в собственной каюте собственного судна. Не будь этого океана, родной стихии, не будь терпеливо ждущего на приколе корабля, может статься, ему никогда не удалось бы вернуться, а пришлось бы сгинуть среди расщелин или во мраке пещер, дышащих древностью и безбожием. Какой он все-таки язычник, подумалось мореходу. Джек смотрел на проступающие в сумерках звезды и пытался предсказать, какие бури ожидают его впереди.

1.

Неведомый голос в голове пел звонко и уверенно:

В полдень мы сверим по звездному компасу
Путь и помчимся вперед!
Спорит с пространством, братается с Космосом
Наш неуемный народ...

Человек очнулся неожиданно, как всегда это происходит. В голове пронеслись и испарились хвосты призрачных видений. Ничего определенного он не мог вспомнить. Осталось лишь ощущение, когда тонкая пленка отделяет тебя от неизменно ускользающего: сколько не вспоминай и не пытайся удержать, остановить, – только дрожит тенями в застенках черепной коробки. Это ощущение грозило остаться на весь день.

Человек попробовал приподняться, и вскоре ему удалось сесть. Привыкнув к слепящему солнцу, он огляделся по сторонам. С одной – до горизонта раскинулось море. С другой – был песчаный пляж, который уходил дальше и кончался полосой какой-то чахлой растительности, которая в свою очередь уже терялась в дымке. Степь? Теплая вода тронула щиколотки и отхлынула, как недавние сновидения. Человек подтянул мокрые ступни и, наконец, встал.

Рядом валялся толстый журнал из грубой кожи. Чуть поодаль в песке виднелась пара еще крепких ботинок. Он подобрал журнал и натянул ботинки. Те оказались впору. Тогда, держа журнал то в руке, то под мышкой, он походил по берегу, взад-вперед, поприседал, разгоняя остатки дневной? утренней? дремы. Он даже помахал руками и покрутил головой. Окончательно взбодрившись, он еще внимательнее огляделся по сторонам и призадумался. Странное дело, его память была похожа на песок под ногами – гладкий, ровный, чистый лист, призывно манящий путника накарябать веточкой (не видно ни одной!) или пальцем какое-нибудь слово, мысль, или хотя бы нашлепать босыми пятками отпечатков своего присутствия. А уже через несколько часов усердие волн сотрет все слова, все отпечатки, и песчаная страница вернется к первозданной чистоте.

Человек не знал, кто он, откуда, не понимал, где оказался, что за страна или земля окружает его, как и какими тропинками судьба занесла его, и что делать дальше. Понятно было одно: бессмысленно сидеть на месте без еды, пресной воды, огня, оружия, карты и уж конечно – без всего этого сразу. Сейчас, после пробуждения, человек не испытывал ни голода, ни жажды. Но уже очень скоро и голод, и жажда дадут о себе знать.

Он заглянул в журнал, но ничего там не понял, натолкнувшись на неприятно-знакомые слова, которые вспыхивали в мозгу, будто пламя факелов в пещере, которое высвечивает диковинные рисунки на стенах, лишь больше углубляя царящую там тьму. ...«Шлюпка», «десант», «колонизация», но самым мучительным оказалось неуловимо знакомое «космический корабль». Попробовало вернуться утреннее чувство, и тогда человек захлопнул журнал.

Поколебавшись, выбирая между путешествием по берегу и движением вглубь острова (или материка?), он выбрал первое и медленно побрел вдоль неровной то набегающей, то отступающей, будто дышащей прибоем, кромки воды, и тяжелые ботинки оставляли на песке цепочку следов, которая темнела, набухала, а потом постепенно бледнела и совсем исчезала. Совсем.

Предмет едва торчал из песка, и человек бы так и прошел мимо, одуревший от солнца и соленого ветра, голодный, – как он и предполагал, голод и жажда проснулись очень скоро, – и бесцельно переставляющий ноги, если бы не споткнулся и, с трудом вернув равновесие, вяло не посмотрел под ноги. Что-то вспыхнуло на задворках памяти, мелькнуло утреннее ощущение. Он поднял предмет, увесистый для своего небольшого размера, стряхнул песок и привычным жестом вложил металлический цилиндр в ладонь. Журнал пришлось опустить. Обхватив железяку двумя руками, он сделал пару замахов. Палец нащупал кнопку, палец сам искал ее и нашел, и из цилиндра с глухим рокотом возник светящийся луч длиной около метра и запылал, образовав смертоносное лезвие. Человек выключил луч и погладил рукоять оружия, он вспомнил, что найденный предмет называется «генератором силового поля».

Он сухо рассмеялся, потому что проку от находки не было никакого. Вонзив светящееся лезвие в море, человек пару секунд наблюдал, как с шипением испаряется вода, пока железяка в руках не нагрелась настолько, что оружие пришлось выключить. Песок, в который человек попробовал ткнуть оружием после неудачного опыта с водой, пузырился и тек. «Бесполезно, – тряхнул головой человек, – нужна пища и вода, а не смертоносные игрушки».

Рукоять-генератор была слишком тяжелой, чтобы тащить ее, и с досады человек зашвырнул находку метров на двадцать в море. Всплеск. А через секунду человек кожей почувствовал нарастающий гул и почти сразу же мощный хлопок, взметнувший столб воды. «Замкнуло», – понял он, оглушенный и растерянный. На поверхности воды показались белесые рыбьи бока. «Еда... – приходя в себя, улыбнулся он, – есть».

Он потратил много времени, вылавливая мертвых рыб. Сначала он поедал их прямо сырыми, потом стал складывать на берегу. Позже он потрошил их руками и зубами и пытался хоть немного посушить. Внутренности рыб были изуродованы взрывной волной, еще больше просто опустились на дно с разорванными пузырями. Было совестно, что по его неосторожности совершенное орудие так легко уничтожило ни в чем не повинную живность. Но совестно было совсем чуть-чуть, и он легко заставил себя не думать об этом.

Наконец, засыпанный чешуей, перепачканный жиром, обессиленный, он сел на берегу и открыл журнал. Было светло. Он стал читать и постепенно пришло понимание. Это не был дневник или судовой журнал, это была фантастическая история неизвестного человека. Действие разворачивалось в невероятных размеров вселенной, полной обитаемых планет. В этой вселенной были космические корабли и они совершали перелеты. Повествование удивительно напоминало сказку, и если б не находка оружия (как давно это было!), человек решил бы, что все это выдумка. Оторвавшись от чтения, он долго смотрел в небо, где солнце висело так же высоко, как и много часов назад, когда он очнулся на берегу. В любом случае, судьба галактического героя Джека Гордона была до смешного нелепой в окружающей реальности.

Галактическая Империя раскинулась от края до края Вселенной: мириады миров, каждый со своей звездой, своими планетами, кометами и человеческими, гуманоидными или негуманодиными королевствами, соединенные несчетным количеством связей – торговых, политических, исторических, военных. Немыслимое число космических кораблей, караванов, суденышек, корабликов или, наоборот, могучих крейсеров, легких и вертких истребителей, тяжелых грозных бомбардировщиков, – бороздили вакуум между мирами.

Космос оказался обитаем. Более того, он был обитаем по-человечески понятным образом: инопланетяне с синим ли хвостом, с бородавками на ушах, с множеством лап или с перепончатыми крыльями были подобны людям во всем – начиная от ненависти к себе подобным и заканчивая умением надраться чего-нибудь крепкого и лапнуть девку, даром что с синим хвостом или бородавками. Первые лодочки, иначе и не назвать, прыгнули в бесконечную пустоту Космоса, и как-то сразу и без длинных предисловий он оказался густо населен миллионами живых существ, которые за тысячи лет наладили отношения где-то добровольно, где-то не обошлось без столкновений, но главное – результатом стала эпоха Космической колонизации. На смену индивидуалисту хомо пришел мундус сапиенс. По Вселенной неумолимо растекалась клякса галактической Империи.

Джек Гордон, сын героического отца, всегда знал, что станет героем. Двенадцати лет от роду (через семь лет после смерти отца) он был отправлен матерью в кадетскую школу «серебряных соколов». В двадцать два лейтенант Гордон вступил в ряды действующих подразделений Колонизации, где показал себя отличным офицером. Успешный рейд против пиратского звена Оуэна Смертоносного сделал Джека капитаном, и он был переведен в части самого полковника Крэнга...

Отделение Джека с гордым именем «Плоть Гордона», состоящее из трех звеньев истребителей и десятка транспортеров, заправщиков и ячеек десантных мобиусов получила приказ с кодом «дар-тВ» для сектора Альдебаран. Код «дар», согласно уставу, означал сканирование территорий, обнаружение форм жизни, оценку лояльности или опасности для будущих колонизаторов, вероятное предупреждение любых трудностей в будущем. В особых параграфах устава значилось также, что сигнализатор «тВ» означает тот уровень автономности решений командира, при котором допустимы провокационные и зачистительные рейды, применение пропаганды, глубокой разведки, тотальной стерилизации территории. Именно такая многоплановая работа могла проявить таланты Гордона-воина, Гордона-исследователя, Гордона-искателя и Гордона-будущего героя галактики. Ведь именно ему суждено было открыть Сетлеров.

Вставай, пространством заклейменный,
К земле приколотый навек...

Из динамиков ревел гимн. Слова были не очень складны, но, впитанные с синтетическим молоком киберинструктора, милы сердцу любого космолетчика. Огромный зал был залит сиянием звезды Леа. Воины выстроились шеренгами в ожидании. Сам Гордон появился бесшумно и будто тень пробегала по лицам, горящим глазам, когда его темная фигура в мантии, доспехе и шлеме, через весь зал прошла к трибуне. Гордон держал речь легко, голос его был глубок, а лица было не разглядеть под маской. Лишь глаза Гордона были видны, и сами видели всех и подмечали все. Говорили, что от взгляда капитана укрыться невозможно, что он проникает в самое нутро и что растерянного солдата один этот взгляд способен сделать храбрецом, а всякого наглеца поставить на место. И верно, все те, кто шумом и весельем привлекал к себе внимание, с появлением Гордона сразу поникли. Под взглядом капитана руки, как одна, взметнулись в приветствии. Гордон поздравил солдат и дал приказ начинать.

Треть сектора Альдебаран по предварительным разведданным была непригодна для колонизации, еще треть малопривлекательна, а об оставшейся – ничего не было известно, поскольку все аппараты в этой зоне бесследно исчезли. Отсюда Гордон и начал операцию.

Здесь он и потерял первую ячейку мобиусов. Выброшенные вблизи Первой и Третьей планет системы Леа, – ближайшей в неисследованной области, экипажи машин успели передать лишь несколько снимков и шутливых замечаний. И исчезли из эфира. Мобиусы просто пропали, не оставив никакого прощального сигнала, ни теплового следа, ни пучка световых волн. Гордон распорядился отправить траурные открытки семьям погибших с подписью и голопортретом полковника Крэнга: имена героев навсегда в памяти потомков и отечества!

После потери третьей ячейки мобиусов подгоняемые взглядом капитана аналитики обнаружили незначительные изменения: звезда сместилась, траектории планет исказились. Ценой пары истребителей Гордону удалось подтвердить искусственную природу этих изменений. Еще пара истребителей и транспортер, сгинув следом за остальными, навели командующего на страшную мысль: система Леа питается его войсками. Опытным путем было обнаружено, что Первая и Вторая планеты едят все, но предпочитают мобиусы, Третья и Седьмая – неравнодушны к истребителям, Четвертая и Пятая остановили выбор на транспортерах, а Шестая – гурманка и поедает исключительно заправщики и спасательные капсулы.

По данным гастрономических предпочтений планет удалось составить первое приблизительное описание новой формы жизни. Сетлеры – так были названы существа, – представляли собой живые универсумы с планетарным строением организма. Для Леи компьютеры предположили следующую схему: Первая, Вторая и Третья – составляли желудок универсума, Четвертая и Пятая – кишечник, Шестая представляла собой печень, а Седьмая – селезенку. Выводом шлаков из организма Сетлера занимались кометы.

Дабы отомстить за гибель товарищей и отучить Сетлера, фигурально выражаясь, есть что ни попадя, Гордон решил бить «по печени», то есть сконцентрировать удар на Шестой планете. Кое-кто из младших офицеров предположил, что у Сетлера может присутствовать разум, и что, наверное, стоило бы попробовать наладить разумный контакт. Но Гордон доходчиво отмел всякую щепетильность: тварь, которую господь только умением жрать наградил, – заорал он, – думать не может. – И с чувством добавил: – По печени ее!

Огневая мощь мобиусов была бесполезна: они предназначались для боев на планетах, а не с планетами, потому их давно скормили. Элитное звено во главе с самим Гордоном, рассекая серебристый морозный вакуум, стремительно подлетело к Шестой и долбануло тяжелыми бомбами. Кое-где потрескалась кора, вулканчиками вырвалась магма, материки пошевелились. Система Леа ахнула и, видимо, согнулась. Звезда системы – голубой карлик, – мигнула, и в экраны Гордона уставился Глаз, до недавних пор закрытый, а теперь нестерпимо сияющий разумом и обидой. И за обиду, понял Гордон, придется отвечать.

Беззвучный хлопок – и мощнейшая ударная волна обратила карлик в черную дыру, а также испарила в молекулы все атакующие корабли. Уцелел лишь командный истребитель Гордона, который вдали заходил на второй круг, да аппарат сержанта Джейсона, того, что предполагал наличие разума, и потому держался подальше. Оба корабля, изувеченные, зацепили гравитационным лучом и втянули в гиперпространственный крейсер-штаб.

Эти несколько часов Гордон, беспомощный в едва уцелевшем корабле, разинув рот, наблюдал невозможное: звезда схлопнулась и втянула планеты, а затем уже дырой медленно поплыла в сторону крейсера, невидимая, но могучая. Этого не могло быть, не могло хотя бы потому, что противоречило всяким законам физики. Теребя воротник кителя, Гордон, чтобы не сойти с ума, бормотал под нос: преодолели световой барьер люди, а эта... энергией звезды обладает...

Контуженный и одуревший, капитан доковылял до мостика, – приборы истошно верещали о наступающей дыре, делая отчеты и давая советы. Люди вокруг Гордона тоже истошно верещали но уже совершенно бессмысленно. И тогда Гордон-воин ударил орущего сержанта по челюсти, а Гордон-командир бластером организовал подобие порядка. Глядя в надвигающуюся тьму, Гордон-герой процедил: да низвергнет сей свет тьму ея...

Эта замысловатая фраза означала, что капитан принял решение использовать секретное оружие. Оружие это представляло собой черный прямоугольник высотой в рост человека, закрепленный на носу флагманского корабля. Настроенное на разум Гордона, оружие подчинялось только ему. Крейсер сделал маневр и широкий луч, сфокусированный грозным механизмом, метнулся сияющим копьем, и будто наполнил дыру. Сетлер вздрогнул, дрожь вышла ленивой в космических масштабах. От нее покачнулся крейсер, и от электромагнитных помех задрожали звезды в навигаторе, но затем монстр стал трусливо пятиться, пытаясь укрыться от преследующего луча.

– Смотри в глаза мои, ибо я разум есть... – прорычал Гордон и уставился в объектив передатчика, отчего гигантский световой луч превратился в испепеляющий взгляд самого капитана. Гипнотический взор, многократно усиленный электроникой и накопленным звездным излучением, сверлил неуклюжее существо, час, другой, третий. Сетлер отодвигался, вращался волчком, отчего становился похожим на размытое облако, но, наконец, обмяк недвижной серой дырой. Гордон победил.

Стряхнул оковы гравитаций,
Твой звездный нерушимый Флот.
Он свет и огнь колонизаций
Холодным берегам несет.

Через каких-то десять тысяч лет Сетлеры будут заключены в резервациях на краю галактики, пока человечество не придумает им применения или не найдет врага, на которого можно выпустить стадо этих грандиозных, но все-таки нелепых созданий. Это будет потом, а сейчас имя Джека Гордона затмило в истории даже имя его отца. Джек Гордон стал героем!

2.

Очнувшись, человек долго приходил в себя. Утро, если это было утро, очень напоминало прежнее, с тем исключением, что ботинки были уже на ногах и без труда припомнился вчерашний день. Зато рыбы, с таким трудом добытой и провяленной, рядом не оказалось. Ничьих следов он также не нашел, и похоже, еду никто не крал. Не нашлось чешуи, которой вчера был усыпан берег, даже одежда была чиста — ни пятнышка. Песок, вчера истоптанный, был девственно гладок — шлепай и шлепай, ставь ботинками печати. Журнал был тут. Человек обошел несколько раз место, где провел ночь, ища что-нибудь подозрительное. Впустую.

Он двинулся вчерашним курсом, с унынием поглядывая на ровную гладь моря, на далекий горизонт. За несколько часов он не обнаружил ничего съестного. Он устал, но продолжал идти. Однообразно: море, песок, степь (так он прозвал далекую полосу, которая отличалась от песка цветом и неровно проступала вдалеке). Один раз за все время пути он увидел вдалеке каменистый участок — небольшой, метров десять, после чего снова до самого горизонта желтел песок. Только песок.

Подойдя ближе, он понял, что ошибся: это были не камни, но окаменелости. Уродливые, похожие на пауков, каждый из которых состоял из двух костлявых ладоней или членистых ножек и одного то ли хвоста, то ли хобота, – создания, окаменевшие, вероятно, миллионы лет назад. Смотреть под ноги было неприятно. Он огляделся.

Необъятная плоскость. Плоскость, скрывающая неизведанную глубину – море. Плоскость, не скрывающая ничего, и потому совсем бесполезная, — песок. Но не это его ужаснуло: берег забирал вверх — это означало, что море мелело, вода отступала и уступала песку метр за метром, возможно, уже долгие сотни лет. Не глядя на окаменелости, человек продолжил путь.

Он устал раньше, чем стемнело. На самом деле, он даже не заметил, чтобы солнце за все время его пути хоть немного сдвинулось. Он ничего не ел и ничего не пил, не считая соленой воды, которой иногда полоскал рот. Он делал это нечасто, однако от соли жгло язык и губы, и даже щеки и подбородок. Он сбил все ноги и, наконец, решил остановиться. Было совсем светло. Он силился вспомнить, темнело ли вчера. Не вспомнил.

Он попытался заглушить голод чтением, но то ли от голода и усталости, то ли по другой причине неохотно склеивающиеся в смысл слова только наполнили его раздражением. Это было никаким не продолжением: все началось заново. Другая история другого космолетчика, и действие происходило в другом месте и обстоятельства складывались совсем иначе.

...Аванпост чужаков попался отделению не случайно, Гордон нутром чуял. Система Гаол была открыта лет пятьдесят назад, но знаний о ней с тех пор не прибавилось. Сами гаоляне были студнеподобными существами с малопонятными способами жизнедеятельности. Чужаки были настолько нечеловечны — бесчеловечны – поправил себя Гордон, что люди с большим подозрением поглядывали на соседей и, согласно известному человеческому принципу, тихонько готовились к войне: гарнизоны патрулировали территорию, блокпосты укрепляли позиции и увеличивали арсеналы, службы снабжения перебрасывали новые средства уничтожения, небольшие флотилии стягивались к точкам предполагаемого удара, а специалисты-астробиологи и астрофизики по заказу объединенного правительства примерялись к некоторым звездам, как к лакомым кускам чужого пирога.

Гаоляне на контакт с людьми не шли, а занимались собственной неизвестной деятельностью в подчиненных мирах и не высовывались. А тут вдруг обнаружился целый гарнизон, притом довольно далеко от границы, в нейтральных системах. Каким-то образом чужаки преодолели внешние патрули. Джек отправил запрос, а пока отдал приказ следить в оба. Насколько могли судить его наблюдатели, из всего оборудования у гаолян были громадные излучающие системы, предположительно лазерного способа действия. Визоры регистрировали ритмичные сверх человеческого восприятия вспышки, далеко распространяющиеся в среде, где для света нет никаких преград. Лазеры давно были признаны неэффективным оружием у людей и применялись в технике, медицине и еще где-то, Гордона никогда это не интересовало. Внешние патрули отрапортовали, что кораблей гаолян за последнее время замечено не было, и это последнее наполнило Гордона мучительным подозрением.

Сунь Ки, корабельный повар, уже неделю готовил китайские блюда, и Джек невесело поглядывал в свою тарелку: не вызывало сомнений, что любая пища на корабле готовилась из протеиновой массы, и потому отличалась лишь формой и вкусозаменителем, но очень уж реалистично смотрелись все эти кузнечики и личинки на тарелках.

Офицерская столовая сияла чистотой и зеркалами. Гордон как раз решил воспользоваться правом капитана и заказать что-то менее экзотическое, когда обнаружил гаолян. Прямо посреди столовой. Существа быстро стеклись под столы, куда также быстро засосали кое-кого из офицеров и начали быстро их растворять (сейчас удалось обнаружить, что пищеварение чужаков было наполовину внешним: пища разжижалась и всасывалась), они растворяли офицеров, растворяли их парадную одежду, растворяли кисточки, ленточки, шевроны и манжеты, а потихоньку также пистолеты и сапоги. Офицерский обед на глазах превращался в обед из офицеров, а непрошеных гостей к столу только прибывало. Через пятнадцать минут гаолян было уже с десяток, и новые появились на бренных остатках сержанта Джейсона и капрала Листа, а тем временем пришельцы полным ходом поедали младшего лейтенанта Кука, лейтенанта Сореса, который еще кричал, а из жрущей массы торчали сапоги сержанта Дорстона.

Гордон, укрывшийся за перевернутым столом, – аппетит вконец пропал и он с удовольствием свалил кузнечиков на пол, – пытался криком и пальбой из пистолета призвать людей к порядку. Кое-как он организовал отступление из столовой, последним выскочил сам, заметив, как был дожеван капрал Паркер. Веселый был малый. Шутник, каких поискать.

Связавшись с мостиком, Гордон узнал, что нападение гаолян произошло еще в трех отсеках: солдатской столовой, госпитале и на складе питательного протобелка. Очаги были изолированы. Семьдесят процентов личного состава уцелело...

Человек отшвырнул журнал и лег. Солнце, будто приклеенное, слепило и не давало уснуть. Человек ворочался и чертыхался. Безрезультатно. Он походил по берегу и потом добрый час наблюдал, как бледнеют и исчезают следы на песке. Сна – ни в одном глазу. Сдавшись, он продолжил чтение.

На время гаоляне были блокированы, компьютеры и уцелевшие аналитики пытались хоть что-то понять. Все были злыми, голодными, и нервозность вкупе с постоянным облучением заметно подрывали самообладание экипажа. Понятно было одно: Гаол подло напал. И еще было отчетливо ясно, что к такой войне люди оказались не готовы. Высадки десанта не было, обшивка и системы корабля не повреждены, через шлюзы и оружейные каналы ни одна молекула не проскочила. Откуда взялись гаоляне на корабле? С какой целью эта провокация?

Счетчики непрерывно регистрировали наличие какой-то сложной формы излучения. Сам Гордон, казалось, ощущал зуд, и будто бы даже корабль начал чесаться от аллергии на неведомые доселе спектры. Скорый анализ обнаружил источник – аванпост гаолян, и форму – нейтринное излучение, которое дублировало лазерный сигнал, неспособный проникнуть внутрь оболочки.

Через час ожидания (за это время погиб еще один техник, – из него выполз чужак, и пара подсобных помещений была тут же изолирована и выжжена) появилась первая достоверная гипотеза: гаоляне синтезировались в корабле из пищевого белка под воздействием излучения. Гаоляне облучали белок какой-то генетической информацией, и тот порождал гаолян. «Мы таким способом лечим человека, – с яростью подумал Гордон, – воссоздаем здоровые клетки на месте больных, а эти твари воссоздают себя в моем корабле!»

Выводы аналитиков были еще менее утешительны: не только пищевой белок мог синтезировать чужаков – пластмассы, и всякая органика, и... К синтезу гаолян были способны даже тела людей. В рядах первых стали гаолянами балабол помощник Сименс и порядочный раздолбай Васкес, из чего командующий сделал вывод: первыми падут менее дисциплинированные, – и отдал приказ зубрить устав...

Пока инженеры пытались хоть как-то управиться с излучением, бронированная группа во главе с Гордоном разомкнула автоматические двери офицерской столовой. Капитан принял решение: если возможен контакт с этими тварями, то начать стоит с «умного» сырья, – с офицеров. Остальные очаги заразы, от греха подальше, были подвергнуты полной экстерминации.

Все содержимое столовой уже было изжевано и переварено, пол покрывала ровная масса, из которой кое-где торчали комки, наподобие манных, и полупрозрачный прямоугольник посередине. Мощность излучения в офицерской столовой – бывшей столовой – была значительно выше, чем в среднем по кораблю. Говорить было не с кем и не кому. Капрал Льюис, который вызвался нести слова дружбы братскому народу, был немедленно всосан клокочущей жижей. Гордон приказал отступать, и последнее, что он видел, пока не захлопнулись створки дверей – как замыкающего спецназовца в бронекостюме разорвало протоплазмой, и изнутри выполз новехонький гаолянин. Экстерминировали и этот очаг.

Как ни странно, агрегат неприятеля, полупрозрачный прямоугольный кристалл, уцелел. Аналитики определили его как генетический передатчик и тут же принялись копаться и настраивать. Через некоторое время Гордон был готов к обратной передаче. Командующий попробовал зачитывать в передатчик параграфы воинского устава, однако интенсивность поля возросла настолько, что находившиеся тут же рядовые лопнули, превратившись в гаолян. Гордон сжег их и выключил машину. Не помогли дипломатические речи, журналы Playboy и комиксы. Один за другим гибли, лопаясь пузырями и разбрасывая брызги протоплазмы, его воины. Гордон за вражеским передатчиком перебирал варианты. Читать молитву в генетический транслятор казалось ему преждевременным, когда вдруг взгляд его наткнулся на выпавший из личного журнала листок. Стихи. Его стихи. Гимн «Любви звездного флота к своим капралам», начатый семь лет назад, так и не законченный. Раз уж не суждено завершить этот скорбный труд, стоит его хотя бы озвучить, – решился командующий, и начал декламировать:

Звезды в небе светят мудро...

И – о чудо! – напряженность поля ослабла. Люди задышали. Корабль перестал дрожать и шевелиться. Еще через пятнадцать минут, как раз под строки (вошедшие в историю галактического освоения, так что их с гордостью читали в кадетских школах и на торжественных праздниках):

Слышишь время поет: Да!
Это слово твое: Да!
И Вселенной пути покоряются нам.
Мчатся крылья твои вверх,
Льются слезы с твоих век,
Звездный флот... мчится к новым мирам.

– Со стороны аванпоста гаолян был зарегистрирован взрыв. Базы тварей не стало.

В корабельном журнале рукой Гордона была внесена последняя запись о чтении параграфов устава, однако сообщение о победе над гаолянами было дописано уже другой рукой.

Когда корабль Гордона был найден, сам командующий лишь бормотал невнятные фразы про «колокол молодых сердец», «песенные гитары» и далее в том же духе – слова, не записанные на листках, а, видимо, сочиненные капитаном в приливе вдохновения. Разобраться в деталях было уже невозможно, Гордон был отправлен на досрочную пенсию в клинику восстановления космолетчиков, где и провел остаток жизни в палате Эл-Ви-426.

3.

В последующие дни человек каждый раз просыпался бодрым и свежим, хотя не ел после того рыбного пира ни разу и даже не пил. Сон полностью снимал вечернюю усталость, и каждое утро человек продолжал идти вдоль берега. Каждый раз, просыпаясь, он не обнаруживал собственных следов – только нетронутый песок, отчего путешествие казалось ему ненастоящим, призрачным. Он до сих пор ничего не вспомнил и начинал фантазировать, придумывая правдоподобные объяснения. Он мог быть потерпевшим кораблекрушение. Он мог быть космолетчиком, совершившим вынужденную посадку и вынесенным волнами на берег. Впрочем, несмотря на журнал, который он читал каждый раз до беспамятства, этот вариант казался невероятным. Даже найденный в начале генератор силового поля казался теперь, через несколько дней, горячечным видением. Человек не ел уже столько времени и был жив, а по утрам – свеж. Рыбное пиршество казалось сном и, казалось, не имело, не могло иметь к действительности никакого отношения. Вернее всего, он просто мореплаватель, чей корабль потерпел крушение, и его вынесло на берег с ботинками и журналом. А истории в журнале... Они могли оказаться выдуманными. Отчего-то человек был уверен, что такое возможно, и что когда-то он сам видел такие ненастоящие сочинения. Так он и шел изо дня в день, и больше уже не доводил себя до изнеможения, останавливался раньше, читал журнал и проваливался в сны, которых никогда не помнил. Дни проходили один за другим, но счет он мог вести только прочитанными в журнале историями.

Следующим подарком моря для человека стал выдавший свое местоположение ярким блеском перстень, лежавший в песке на мелководье. Он был украшен драгоценными камнями: вокруг большого изумруда в центре — девять камней поменьше. Судя по всему, когда-то их было десять, но один вывалился. Сам перстень оказался дешевой подделкой: там, где облезла позолота, металл заржавел, а на камнях были видны царапины. Памятуя о предыдущей опасной находке, человек не стал выбрасывать его, а прихватил с собой.

Светло было всегда, теперь он был в этом уверен. Человеку даже стало казаться, что в этом мире ночь не наступает, и никогда он не увидит звезд на небе – это его здорово огорчало. Отчего-то он был уверен, что на небе непременно должны быть звезды.

Правительство рассчитывает на нас, — сурово произнес голос Гордона по внутреннему радио, как уже не раз это было за время их утомительной экспедиции, – да что правительство, все человечество рассчитывает на нас. Мы должны найти врага и дать ему достойный отпор.

Вот уже одиннадцатый месяц крейсер Гордона с гордым названием «Футур» и эмблемой Галактической Республики — зеленой кометой — бороздил сектор Мун-четыре-четыре в поисках планет, населенных вероятным противником. Согласно приказу, миссия Гордона код 2112 корректирующий У571 – состояла в обнаружении и уничтожении, во имя спасения человечества от вторжения в будущем.

Однако время шло, предполагаемого противника не находилось. Гордон попал в тупик: питательные концентраты и спиртное подходили к концу, солдаты роптали, а параграф устава для миссии 2112 кор. У571 не подразумевал отсутствия врага. Вся неизведанная территория считается территорией противника, следовательно, противник есть, его нужно найти и уничтожить.

После того, как спиртное было окончательно израсходовано, запасы топлива тоже стали неуклонно истощаться: спецы-инженеры научились перегонять обогащенный полоний в гремучий алкогольный коктейль...

...Планета пуста, – авторитетно заявил астробиолог, стараясь не глядеть на застывших за спиной командующего уродливых существ: ужасного, закованного в латы боевого киборга и гориллоподобного, гибкого, покрытого густой шерстью и не менее смертоносного андроида, – телохранителей капитана и палачей по совместительству. Это была последняя планета последней системы сектора Мун-четыре-четыре.

Лицо Гордона помрачнело, как черная плита, служившая спинкой капитанского кресла:

– Пуста, говоришь, сержант?

– Так точно, сэр!

Командующий надолго замолчал.

– И весь сектор Ипсилон, значит, пуст, сержант?

– Сектор пуст, сэр!

С мукой на лице Гордон крикнул спецназовцам, стоящим у дверей отсека:

– Взять предателя...

Из динамиков корабельного радио командующий обратился к экипажу, речь его была взволнована, но торжественна:

Солдаты и офицеры! Любящие дети и любимые сыны родной галактики. На нас была возложена великая миссия. Враг не дремлет. Враг коварен и опасен. Он таится до поры до времени и бьет в самое больное место. Наш общий галактический враг вероломен. Правительство, а вместе с ним народы вселенной отправили нас сюда, потому что именно здесь скрывается великая опасность. Мы бороздили систему за системой. Мы исследовали планету за планетой. Нам казалось, что поиски бесполезны, а системы необитаемы. Но... это был ловкий обман: все планеты сектора заражены и опасны. Враг там, внизу. На каждом спутнике, на каждой планете каждой системы этого треклятого сектора. Он затаился, а затем проник в сердца и души наших товарищей. Он заставил наших аналитиков составлять ложные отчеты, чтобы никто не заподозрил истины. И мы поддались. Я, солдаты мои, допустил эту чудовищную ошибку. Но истина открылась мне. Враг боится. Иначе бы он не скрывался. Враг слаб и, значит, мы можем сокрушить его раньше, чем он станет сильным. Воины мои, мы атакуем нашего врага. Мы сожжем каждую планету сектора атомными бомбами. Мы уничтожим зло в зародыше и убережем от опасности детей наших детей. Солдаты мои, мы спасем наш мир и вернемся героями. Утром начнется наша справедливая война!.. Троекратное «ура» встрепенувшихся от долгой скуки солдат и космолетчиков заглушило слова бравого звездного марша, не звучавшего на корабле уже несколько недель:

Земля в иллюминаторе распылена на атомы —
И хлынул с неба дюз ракетных яд.
Бескрылый ли, крылатый он. Мчит к звездам хомо атомный.
Вперед, вперед, дороги нет назад!..

Из отчета в штаб Активной колонизации от 6 августа 45 года девятнадцатого галактического периода: астробиологи и терра-аналитики корабля расстреляны согласно приказу командующего капитана Гордона Дж. Ан. в соответствии с параграфом 911 устава «за измену». Враг был обнаружен, опознан как особо опасный и уничтожен: 8 планетарных систем в 3 зонах (1492 небесных тела) сектора Мун-44 были выжжены атомным, лучевым или протонным оружием. Высадка на планеты была прекращена после того, как вернувшееся звено обезумело и встало на сторону врага. Вернувшиеся солдаты и офицеры утверждали, что планета чиста и не обитаема, медицинская помощь не помогла. Изменники были также расстреляны, чтобы дезориентирующие ложные сведения не нарушили морального духа бойцов. Общие потери личного состава составляют 22 рядовых и 12 офицеров. Задание командования согласно кода 2112 корректирующий У571 было успешно выполнено.

4.

Гордон был женщиной. Звали ее Джеки Гордон. Она защитила кандидатскую диссертацию филолога по теме «Космический поиск в мировой американской литературе». На неточность формулировки в названии диссертации внимания никто не обратил, поскольку патриотизм в Америке всегда ценился выше научной, логической или исторической точности. Диссертация рассматривала обзорно основные этапы проявления «космического поиска», выделяла несколько стадий развития образа и классифицировала эти стадии в зависимости от художественных средств. Джеки Гордон в своей работе, как это теперь известно, выделяла:

Наконец, Джеки Гордон прогнозировала и следующий эстетический этап, на котором человек и космос станут единым целым. Дыхание космоса наполнится запахами и образами. Пульсации звезд превратятся в звучащие строфы нескончаемой песни, строки которой станут доступны отдельному человеку, но вся тема – только человечеству.

Следует отметить, что Джеки Гордон ошиблась: прогнозируемый «эстетический» этап так и не наступил. Научный интерес сначала переместился с космических исследований на вычислительную технику, синергетическую парадигму и теории информационного обмена, на био— и нанотехнологии, и позже угас вместе с замедлением НТП, выродив напоследок плеяду псевдонаучных жанров. Зато литературное сообщество с удовольствием переключилось на сказочные миры. Именно тогда появился термин «фэнтези», хорошо знакомый современным литературоведам. Несмотря на все это, диссертация была не только грандиозным трудом с космополитической темой, но и единственной серьезной работой в данной области филологической науки.

5.

Лишь через несколько дней пути, правильнее сказать, через несколько историй человек понял, что перстень не исчез. Все эти дни он не снимал безделушку, когда неожиданно вспомнил, как не нашел рыбы на берегу. Это лишний раз убедило его в ложности воспоминания: не было никаких доказательств, что генератор и рыбная ловля имели место в действительности.

Позже, в один из дней он обнаружил вынесенный на берег стандартный солдатский вещевой мешок, в котором оказался чуть не месячный запас питательных концентратов. Выражение «стандартный солдатский вещевой мешок» само возникло в его памяти от одного взгляда на находку. Консервные банки-открывалки с рекламным слоганом «Служба гарантирует гражданство» на жестяном боку были человеку знакомы, это был подарок далекой родины своим бойцам, сражающимся в далеких системах с опасным противником. Он долго смотрел на перстень, мешок и консервы. Как все-таки нелепы были его находки в окружающем пейзаже: скорее можно было представить одноглазого пирата или стадо голых разрисованных дикарей, чем пришельца или космический челнок. Между тем он отдавал себе отчет, что собственное знание о том или другом не вызывало у него никакого удивления. Он определенно знал о дикарях и знал о космосе. «Куда же я попал? Что произошло? Где я? Кто?», – вопросы появлялись помимо воли, но так и не находили ответа. Порой человек думал, что сходит с ума. Но окружающая реальность без дня и ночи, без необходимости питаться сама по себе была безумием, и только это убеждало человека, что он все-таки менее безумен, чем все происходящее.

Тогда он открывал журнал и читал следующие страницы, надеясь что-то понять. Истории высвечивали в памяти новые области, как уродливые настенные узоры в каменных катакомбах воспоминаний, угрожая полностью поглотить весь разум. Он отчаянно сопротивлялся, закрывался от них, и пестрая мозаика обрывков никак не складывалась в целую картину. Он ничего не понимал и только больше запутывался. А потом наступало забытье, приходило утро, наполняя его тело свежестью, а разум верой в будущий день. Он вставал и шел дальше.

В память об отце Джеку остались спортивные трусы с изображением портретов Гагарина и космического корабля «Восток». Отец был успешным футболистом, а после того, как пошел в космический флот и не вернулся, – настоящим национальным героем. Однако, Джек провалил экзамены в кадетскую школу. Карьера космолетчика стала для сына героя жалкой мечтой. И хотя мать регулярно получала письма, в которых Джек рассказывал о летной школе, об учениях и планах на будущее, сам Гордон слонялся с шестнадцати лет по кабакам возле космопорта и перебивался кое-какой работой.

Через пять лет ему удалось выбраться на околоземную станцию «Бабель». «Вот мой билет к звездам!» — думал Гордон. На самом деле «Бабель» оказался раем для проныр и сущим адом для неудачников, вроде него. На Земле станция представлялась Джеку мечтой, а оказалась первосортной выгребной ямой. Насквозь бутафорский «Бабель» показывал Земле шоу под названием «Космический поиск». Инопланетные миры, закон и порядок, конфронтации и взаимовыручка — все, что видела Земля, было туфтой. Правда же ползла шепотком по коридорам и закоулкам станции, оставаясь навсегда похороненной в ее утробе: не было космического поиска, не было Космоса. Вакуум губкой всасывал новых опьяненных сказками желторотиков с отутюженными юнифами и начищенными значками. Фильтр «Бабеля» пропускал биомассу в одну сторону и всегда мог предложить взамен красивую обертку. Что бы там ни было, а раз в двадцать лет на орбиту выводили новую станцию. Более совершенную. Нашпигованную новейшими технологиями. Старую, похожую на лишенную косметики, покрытую язвами и складками физиономию развенчанной телезвезды, опустошенную коробку сбрасывали в один из пяти океанов по жребию. «Бабель» мертв, да здравствует «Бабель»! Нутро его оставалось неизменным.

И вот Джек оказался на «Бабеле-6». По полсловечку доходили слухи, будто задача всего Космического поиска — урегулирование численности земного населения. Самых беспокойных, самых активных, и потому самых неугодных бросали в разверстую пасть звездного Никуда. Джек лишился не только космофлота, он потерял мечту. Он окунулся в ядовитое, приторно-сладкое существование.

Здесь он и познакомился с кабачной певичкой Лианной. Здесь они и расстались, когда после четырех лет отношений Гордон отказался вступить в брак или даже элементарно представить подругу своей матери. Для Гордона это означало открыть слишком много правды, и сероглазая красавица Лианна ушла. Познакомилась через три месяца с Сэмюэлем Джейсоном, капралом космического поиска, и вышла замуж. Через год стала вдовой, и, чтобы еще более укрепить статус состоявшейся женщины, не снимая черного платья, вышла замуж вторично.

В жизни Гордона настал период великой космической депрессии, зато регулярные сочинения матери о героических похождениях настолько отточили слог двадцатипятилетнего Джека, что вскоре он начал писать рассказики и стихи, читал их для посетителей казино и пабов, и вскоре стал известен под именем Ситх Декаданса. Выпустил на станции пару книжонок, и фортуна в лице темноволосой Салли Кью улыбнулась Джеку.

Известная телезвезда стала его продюсером и любовницей. Джек участвовал в ток-шоу. Джек написал несколько гимнов, посвященных знаменитым событиям (насквозь фальшивым) активной колонизации. Стихи Джека Гордона вошли в золотой фонд галактической литературы и еще при жизни автора были включены в обязательную программу кадетских школ:

Кончай удивляться и хмуриться,
Рассыпались прежние стены —
Наш адрес не дом и не улица,
Мы топчем просторы вселенной...

В сорок два года Джек и Салли расстались (событие сыграло на пользу обоим, добавив тускнеющей звезде Салли дополнительные баллы и напомнив миру о Гордоне). В сорок четыре Гордон, наконец, женился. Его избранницей стала Мерн Лилу — молоденькая дикторша канала Космос-ТВ. В сорок пять Гордон выпустил «Мемуары космоволка». С тех пор уже мало кого интересовало, летал ли Джек Гордон хотя бы раз, ведь само имя его олицетворяло великую галактическую колонизацию. Кадеты выпускались. Корабли строились и исчезали за непроницаемой губкой «Бабеля». Солнце наблюдало за жизнью землян своим желтым глазом, не вмешиваясь.

В последующие дни-истории путешествия человеку часто попадались выброшенные морем предметы. Странные, они соответствовали друг другу не больше, чем окружающему пейзажу. Он складывал их в вещевой мешок, каждый раз силясь что-то припомнить, но в конце концов, отчаянно забывая последнее. Среди находок оказались коричневая брошюра «Галактического гида» или, к примеру, разряженный наполовину бластер. Стрелять было не в кого и не во что – гладь моря, песок и степь, которая виднелась теперь тоненькой полоской, так далеко, как будто море мелело прямо на его глазах. Он пальнул пару раз в воду, которая с шипением поглотила сияющий луч. Этот жест показался человеку совсем бессмысленным, и он затолкал бластер в мешок. Один раз недавно попалась ракушка. Раковина на берегу моря. Однако эта была упакована в плотный полиэтилен с биркой «Трасса – Райскому уголку». Надпись была сделана на неизвестном языке, но человек без труда ее прочитал. Разглядывая эту новую штуку, человек почувствовал необъяснимую неприязнь, острое отвращение и поспешил спрятать находку.

Гордон не стал космолетчиком. Да и не мог бы. Галактическая эра не наступила и вряд ли когда-нибудь наступит: на дворе двадцать первый век, мир переполнен телешоу, экологическими проблемами и скукой. Вершина космических освоений: третий полет на Марс и второй – на Венеру. Искать в космосе нечего. Перенаселение Земле не грозит – нации в упадке, процент рождаемость-смертность не дотягивает до ноль-запятая-восемь в большинстве стран, и только некоторые, самые отсталые, производят необходимую долю человекомассы.

Джек закончил медицинский, но и дня не проработал на медицинском поприще. Вручив матери диплом со словами: «Я закончил. Гордись», – он снова учился, но уже актерскому мастерству.

И вот Джек в Голливуде, он снимается в сериалах. Обладая завидным телосложением (подобающим сыну героического отца), он играет героев и любовников, героев-любовников и злодеев-любовников. Джек, в принципе, счастлив. Рядом с ним златокудрая Анна Ли, тоже актриса сериалов. Он часто заходит в ресторанчик китайца Суня Ки, где с хозяином они болтают о космосе, который, по словам Ки, раскрывается изнутри человека и начинается где-то в районе пупка. Известность приходит к Джеку в лице продюсеров телевизионного проекта «Нечеткие следы Стартрека» (тридцатое официальное продолжение), где Гордону достается роль звездного коммандора. Во время съемок пятнадцатого эпизода «Космические флибустьеры. Первая встреча» Гордон неожиданно забывает слова, и вместо полагающихся по сценарию «Космос внутри меня, он зовет, и я следую зову по пыльным тропинкам далеких планет. Это то, чего я хочу в жизни», смеха ради пробубнил:

– Космос – он внутри меня, мне мерещатся зовущие планеты, и я придумываю пыльные тропинки. Я вижу вокруг то, что хочу видеть.

Неизвестно, была это байка или продюсерский ход, однако в анналах Великой сети значится, что режиссеру эти слова Гордона понравились даже больше, чем положенные по сценарию, и после переработки некоторых эпизодов, Джек Гордон стал первым космолетчиком сознания. На двадцать лет внимание общественности переключилось на психологию. Термин «космос сознания» стал звучать чаще, чем «освоение космоса», исследования планет солнечной системы свернули. Человечество не хотело лететь, оно предпочитало думать о полетах, сидя в креслах, лежа на диванах, в очках и костюмах, в неткафе и наркоклубах. Каждый человек мог теперь запросто улететь к собственным звездам.

Спутники оставили только потому, что снимать их с орбиты было дороже. Погоду они предсказывали из рук вон плохо, и потому их быстро перекупили производители лицензионной порнографии. Сам Джек вскоре после окончания съемок «Стартрека» попробовал себя в качестве режиссера, известны его «Милкиуэй», «Майнд-вояжер» с их многочисленными SPV1. Тема его фильмов оставалась прежней, но психологическая достоверность была на высоте (сыграло медицинское образование), он также продолжал сниматься. В старости Гордон уже ничего не снимал, еще реже снимался, писал романы о приключениях героев своих фильмов, а его улыбающееся лицо в скафандре сияло на черных рекламных щитах:

На снежных тропинках далеких комет
Я счастье мое отыщу! –

«Самые далекие кометы станут доступны с новой технологией полета сознания.»

6.

Однажды человек обнаружил, что полоску, которую он считал степью, едва можно угадать на горизонте, а сам он окружен песком, даже поодаль от водяной кромки стирающем любые следы. Впервые, пробудившись, он не двинулся вдоль берега, а долго-долго сидел на песке и думал. Он одолел едва ли треть толстого журнала. Пристально вглядываясь в бескрайнюю гладь моря и в ставшую невидимой на горизонте полоску, он представил себе, что к концу журнала окажется между морем и пустыней. Он еще пристальнее вгляделся в морской горизонт и ему почудилось, в этом он не был уверен, но даже одно подозрение наполнило грудь беспокойством – ему померещилась полоска земли. Это могло означать, что здесь уже не море, а только залив, или что море по настоящему пересыхает. Может быть, двигаясь по берегу, он двигается во времени к далекому будущему, и это море, не дай бог, вообще станет лужей посреди пустыни. Эта перспектива не могла не беспокоить.

Еще ему подумалось, что именно море по утрам наполняет его тело силой. Если это так, высохшее море значило смерть. Из этого также выходило, что вдалеке от моря он окажется беспомощен. Он перебрал предметы в рюкзаке – есть концентраты и, может быть, они даже не испорчены, есть разряженный бластер, есть еще куча всякой ерунды, которую при необходимости можно будет потратить с пользой.

В этот день он никуда не пошел. Проклятое солнце желтым глазом таращилось на одинокую фигурку человека, ничего не подсказывая. Это решение он должен был принять сам. Он придумал лечь спать, но мысли бродили и булькали в его голове, не спалось, и это раздражало, но он был беспомощен. Чтобы успокоиться и в надежде на спасительное забытье, он взялся за журнал.

Джека Гордона вовсе не было. Вместо него был Ийон Гордый, по паспорту Иван, сорока пяти лет, мало кому известный писатель из рабочих, единственной отличительной манерой которого было то, что сочиняя историю, он каждого героя выписывал десятки раз, отчего на тонны испорченной бумаги у него имелась лишь пара напечатанных рассказов в местной газете. Откуда у писателя взялся такой псевдоним, догадаться было нетрудно по корешкам, которыми пестрела книжная полка: «Эдем», «Возвращение со звезд», «Фиаско». О том, как «Тихий» превратился в «Гордого» знал лишь тот, чьи пути всегда оставались неисповедимы.

Примерно об этом думал его приятель на кухне Ийоновой-Ивановой холостяцкой брежневки, где вдвоем под пиво они болтали о том о сем, о чем только можно болтать под пиво. Ийон размахивал стопкой печатных листов и возбужденно объяснял:

—... Он не дает мне покоя, понимаешь? Уже месяц пишу, как заведенный. Переписываю, откладываю и снова переписываю его историю. Знаешь, у меня метод, я всегда так делаю, потому что герой — он как ребенок, его выращивать нужно. Но обычно все быстро устаканивается, а с этим... Да он мне даже сниться начал, вернее во сне я — это он, я — Джек Гордон.

О-о-о! Представь себе огромное испещренное точками небо, а под небом на всей земле — один огромный механический завод, вроде того, на котором я уже двадцать лет работаю. Завод громыхает и пыхтит. Трубы дымят, а цеха выплевывают контейнеры и агрегаты. Из агрегатов собираются космические корабли. Вот собран и запущен первый спутник.

Вот Гагарин с Леоновым обнялись, и Леонов вышел в открытый космос. Они улыбались, а ракеты взлетали с территории завода одна за другой, одна за другой. И уже в небе Земли стало тесно от этих ракет. Они с ревом, с визгом взмывали и в конце концов стали дождем, идущим с Земли в небо. Но дождь прекратился. Ракеты больше не летели к Венере и Марсу, к Юпитеру и Плутону, ракеты больше никуда не летели. Озера на Луне высохли. Колонии растворились. Гагарин смотрел на падающий «Мир». Станция летела в красный океан.

Я поднялся выше и увидел Солнечную систему, похожую на огромный часовой механизм. Шестеренки вращали планеты вокруг оси Солнца, кометы, как маятники, сновали туда-сюда, часы эти щелкали и тикали, и в конце оказались передо мной на столе, стали перстнем, в котором камни-планеты поворачивались вокруг большого камня-солнца. Плутон перестал называться планетой и один камень выпал. Мир вертелся все медленнее. А я стоял в подвале здания на заводе...

Черт, ты понимаешь? Этот сон! Ведь так все и было. Сначала с океаном: мы же не нашли Моби Дика и Атлантиду, не встретили русалок. И кому теперь нужен океан, кроме океанологов? То же случилось с космосом: мы можем с ним что-то сделать, у нас есть глазастый Хаббл и новые телескопы, есть спутники на орбите, наши зонды летят к Марсу и ковыряют кометы. Но Космоса больше нет. Он измельчал, как море, он съежился, а прежние упования, которыми мы столько времени дышали и жили, вываливаются из него, как никчемные безделушки, как эти лазерные мечи. Ну вот скажи, каково это — бегать с мечом по космической станции?!

Приятель оставался невозмутимым. Все это, даже точь-в-точь такой вопрос слышал он не раз. Моложе сорокапятилетнего Ийона лет на пятнадцать, он с искренним любопытством слушал писателя, наблюдал за ним, оставаясь при своем. Лениво пролистав некоторые из историй Джека Гордона, он вдруг заявил:

— Чудные они у тебя, – и, встретив непонимающий взгляд, добавил: – Герои твои — чудные, даже ненормальные какие-то, непонятные, тебе бы их попроще делать что-ли...

— Думаешь, непонятные, – критика раззадорила подвыпившего Ийона, – да они самые обычные, вроде тебя или меня, не как по телевизору, – обычные. Мир вокруг непонятный. А твой, думаешь, понятный?! Это вот все, – он обвел глазами, – понятно?! Ты мне вот что ответь-разъясни, раз все так хорошо понимаешь: я старый и не нужный с моими соплями, но вот у Сереги из моего цеха — пацану двадцать лет стукнуло. Мне — сорок пять, а ему двадцать, – жизнь впереди... а он что? – помнишь историю... в бассейне. Р-раз. И все. Это по-твоему понятно? – Он затолкал листы в кожаный журнал, с которым никогда не расставался. Ийон брал его даже на завод, говорил, что мысли иногда сами приходят, вот и нужно куда-то записывать. – Или вот кто раньше книги писал, скажи? Писатели, может быть? А теперь? Смотри, — он достал распечатку, — «...издательству «Моська»... романы объемом... десантник провалился так-растак в прошлое... девки и мордобой приветствуются». Думаешь, сейчас писатель пишет? Хрена с два. У них там, – и он неопределенно махнул, – может быть все по-настоящему, а у нас... ээх.

Радио тихо мычало, но Ийон вдруг замер, прислушался. Поднялся и сделал погромче:

Я возьму этот большой мир,
Каждый день, каждый его час,
Если что-то я забуду,
Вряд ли звёзды примут насII.

— Вишь как, – тихо сказал он, когда последние звуки оркестра стали неслышны.

И он как-то бессильно обмяк, как-то особенно бережно положил журнал на стол рядом с видавшей виды печатной машинкой и, казалось, готовый разреветься, снова заговорил:

— А он мне покоя не дает. Все никак не могу... И что обидно-то, ведь персонаж... пустяковый, совсем, а столько сил уже извел. И вот какая идея все меня сверлит: ты ведь знаешь про эти случаи... ну люди вспоминают прошлые жизни. Да у тебя самого Лида что-то такое гадала... А вот ты представь... Хотя нет, погоди. Вот я пишу про Гордона. Пишу раз – не получается. Пишу еще раз, а сам-то помню, как было до этого, понимаешь? Когда я пишу Гордона, я же помню прошлые разы, прошлые, можно сказать, жизни, ведь так? Это – во мне, – он постучал пальцем по собственному лбу, звук был неприятный, – и никак от него не избавиться. Вот в чем дело.

— Ну, если так рассуждать, тогда во всех твоих историях кроме Джека твоего еще много чего должно быть, ты ведь все это читал? – И приятель кивнул в сторону полок, где пестрели целлофанированные переплеты перестроичных «Кларков», «Азимовых», и угрюмые, советские корешки Ефремова, Казанского.

— Читал, – совсем обреченно выдохнул Ийон и вздрогнул. Он о чем-то задумался и в комнате повисла долгая пауза. Глотнув пива, приятель хмыкнул, и попытался поддержать совсем раскисшего писателя, даже не замечая, что разговор давно уже ушел куда-то:

— Остынь, Вань, думается мне, сгущаешь ты краски. Вон сколько людей пишут, сколько книг выходит. Может быть, тебе чему подучиться надо, может быть, просто тебе нужно понять...

Ийон-Иван только покачал головой и приложился к бутылке:

— Думал я об этом, да поздно мне. Я же пионером, понимаешь, с горящими глазами ловил новости о достижениях... запоем читал... А потом равнодушно глядел, вот как сейчас, с бутылкой пива: наша станция, наш островок жизни (сорвалось крепкое ругательство и следом – пауза) ...там, была спущена в... Тогда что-то перегорело. Я понял. Поздно мне, Саня, понимать. Пусть молодые понимают, пусть они и пишут, а я уж как-нибудь. Нынешним, знаешь ли, интереснее с драконами сражаться. Так что оставь мне мои звезды... – что-то безумное вспыхнуло в его глазах, он еще минуты две молчал, а потом стал бормотать будто с собой: – А ведь можно... напишу, как Гордон встретился... летел-летел через всю Вселенную... выходит из корабля и спрашивает: «А расскажи-ка мне, Творец, что за хренотень здесь творится? Почему все именно так получается?» Приятель понимающе глянул и стал собираться, а Ийон уже будто ничего вокруг не замечал, только бубнил под нос да за ручку хватался. Приятель вышел в ночной воздух. Он несколько раз оглянулся, пока шел, и в густой темноте подступившей ночи свет в Ийоновой квартире был ясно различим.

Два дня писатель ходил рассеянный, иногда слышно было, как он бормочет: «...если он мог бы вспомнить... все написанные жизни... очень интересно, есть ли он этот Гордон, когда я его пишу... живет ли он хотя бы одно мгновение». На третий день писатель погиб. В протоколе было отмечено: нарушение техники безопасности. Истинной же причиной была рассеянность, одолевавшая его в эти дни. Ийон Гордый скончался, так и не придя в сознание. На черном прямоугольном надгробии выбили строчку из его последнего сочинения:

Эту дорогу нельзя променять...

7.

Проснувшись, человек долго глядел по сторонам. Было довольно светло, но, он мог поклясться, темнее, чем обычно. Солнце висело, где и в прошлые дни, или это было не так? Пока он пытался разобраться, небо окончательно просветлело, но он засомневался: не померещилось ли?

Кое-что точно изменилось. Он был не таким свежим, вернее сказать, он был едва отдохнувшим, и, пытаясь что-то разглядеть, истратил на удивление много сил. Еще он был голоден, страшно. Это могло означать лишь одно: море больше не действовало. Послужило ли причиной вчерашнее его решение, или наоборот, море высохло настолько, что больше не могло возвращать ему силы, но теперь стало очевидным: выбор сделан, не переиграть назад, обратно не повернуть.

Размышляя, он, между тем, открыл одну из консервных банок (черт подери, – мелькнуло в голове, – а ведь он уже проделывал такое!) Сначала долго принюхивался — мало ли, эти штуки могли проваляться несколько месяцев, даже лет, даже целую вечность – но белковая масса не выглядела испорченной: и запах, да и вкус, когда человек все-таки решился попробовать, оказался тем самым, пустым, пресным, но самым обычным. Дрянь, но сытная. Сделав, таким образом, передышку, он точно определил, что солнце больше не висит на одном месте, оно движется. Почти полдень. Становилось чертовски жарко. Покачиваясь, человек встал и впервые за долгое время отвернулся от моря. Он смотрел в сторону далекой степи и на его глазах, подобно миражу, вдалеке прорезался реденький кустарник. Три-пять километров – кто может уверен? – по песку, и человек медленно пошел на мираж, ожидая, что видение вот-вот исчезнет. Может, еда испорчена и вызывает галлюцинации? Может быть, он уже мертв? Мысли лениво сменялись, пока он, выдергивая из песка заплетающиеся ноги, удалялся от берега. Понадобилось невероятно много времени, гораздо больше, чем он рассчитывал, – солнце давно миновало полдень, – чтобы добраться до кустарника, который оказался не миражом. Еще раньше, чем человек приблизился к первому чахлому кусту, под ногами определилась твердая почва и идти стало легче. Еще через несколько часов начало темнеть.

Уже в сумерках человек услышал плеск и в темноте достиг речушки. Вглядываясь в ту сторону, куда текли ее воды и вспоминая направление, которого придерживался весь день, человек силился понять, питает ли эта речушка море, как и должно быть, и не был в этом уверен. Окунувшись в прохладную пресную влагу, он пил, смывал с тела усталость и жар, и чувствовал, как вместе смывается наваждение: что если реки и кустарники были все это время и только близость моря не позволяла их увидеть? Что если море было миражом, а здесь, вдали от него, и есть настоящая реальная действительность?

Он долго сидел на берегу. Медленно, одна за другой, на небе проступали точки.

Джек Гордон уже лишился своих ведомых и остался в одиночестве. Он тянул и снова выжимал штурвал, заставляя капитанский истребитель рисовать немыслимые траектории, уворачиваясь от вражеского огня и отправляя ответные залпы ракет и пучки энергии. Дракон был хитер и изворотлив. Раскрывая крылья-батареи, он заглатывал энергию светила и тогда чешуйчатая ткань крыльев вспыхивала нестерпимо для человеческого глаза, даже визиры зашкаливали, а потом дракон выбрасывал фиолетовый с лимонного оттенка поволокой пучок, и тело его послушно изгибалось, будто он находился не в межзвездном вакууме, а в привычной среде своих мифических земных сородичей – надежной плотной толще воды.

Дракон распластался, открывая незащищенное брюхо ракетным установкам Гордона, но этот жест оказался ловушкой, в чем Джек сразу же убедился, когда прицеливаясь, на секунду отвлекся и с опозданием заметил протуберанец, устремившийся в его сторону из глотки дракона. Он рванул рычаги, но было поздно. Пламя термоядерной реакции огненной ладонью обхватило истребитель, смяло, сдавило и выпустило, наконец, изуродованным. В огненном мареве испарились стабилизаторы и антенны. Истребитель, еще мгновение назад способный противостоять грозному противнику почти на равных, превратился в бесполезный оплавленный кусок металла и пластика, а для замурованного в чреве пилота, – в личный саркофаг, в гробницу, в могилу, с той ужасной разницей, что обитатель был еще жив.

Человек внутри оказался слеп ко всему, что творилось вокруг: электроника отказала, экраны погасли. Кабина освещалась тусклым, красноватым, который казался человеку кровавым, аварийным светом. Ни люк, ни даже шахта спасательной капсулы не сохранились достаточно, чтобы можно было покинуть то, что некогда было кораблем. Гордон перебрал имеющееся в кабине оружие и снаряжение и приготовился вскрывать скорлупу изнутри. Он облачился в скафандр и загрузил в его отсеки, карманы и пристежные контейнеры все, что позволило бы ему выжить, в случае, конечно, что он выберется наружу и не будет тотчас изжарен свирепым монстром, и еще с дюжину всяких «и». Шансы были ничтожны.

Они падали вместе, хотя Гордон – живая, трепещущая сердцевина бесформенного ореха-метеора – не видел своего недавнего противника. Ракеты, пущенные землянином, все-таки достигли цели, и дракон, получив серьезные увечья, был захвачен гравитацией планеты, неподалеку от которой происходило сражение, и падал вслед за остатками истребителя.

Когда Гордон, который наудачу пробуя резцом то одну, то другую стенку истребителя, почувствовал вибрацию корпуса, он забросил попытки выйти в открытый космос. Корабль падал и спасти человека могла только капсула. Удесятерив усилия, он взялся освобождать шахту и к моменту, когда измочаленный обломок затрясло в атмосфере, Гордон худо-бедно приготовился рискнуть.

В момент катапультирования капсула с грохотом и скрежетом покинула изувеченную шахту теперь совершенно мертвого куска металлопластика, двигатели заработали, хотя один, по-видимому, поврежденный в шахте, барахлил и капсула заваливалась на одну сторону, то начиная вертеться, то кое-как выправляясь. Уже в атмосфере раскрылся купол тормозного парашюта и падение замедлилось, хотя скорость оставалась внушительной. В конце концов ободранная и дымящаяся капля капсулы упала в заросли местных деревьев, а Гордона в скафандре, пристегнутом к амортизационым перекладинам, встряхнуло так, что он потерял сознание.

Дракон летел камнем, а оказавшись в атмосфере, вспыхнул и дальше падал, оставляя длинный ржавого оттенка вихрь и шлейф густого фиолетового дыма. Он распахнул крылья и на мгновение будто сверхновая загорелась в небе неизвестного мира и, пылающая, устремилась к земле. На много миль вокруг разнесся ужасающий, пронзительный рев-полуплач. Атмосфера планеты спалила чешуйчатую ткань крыльев до обугленного скелета. Дракона спасла только невероятная прочность костей, надежность панциря, который защищал от космического холода и радиации звезд, и то, что сгоревшие в атмосфере крылья немного замедлили падение. Он приземлился на все четыре когтистые лапы. Раздался хруст. Дракон застыл на мгновение, огласив окрестности леденящим душу воем. Потом бессильно завалился на бок и лежал постанывая. Трава вокруг него скручивалась от убийственного жара, а на панцире догорали остатки верхней чешуи.

Гордон выбрался из искореженной капсулы уже в темноте, он долго шел, пока не обнаружил неопределенной формы холм, мрачно черневший на его пути в ореоле из проступающих силуэтами веток и прутьев. Он привалился к холму и так провел ночь. Во сне его трясло, будто сама земля ворочалась и вертелась под ним, что-то ревело и рокотало. Ему было все равно, во сне он звал маму и стонал, подвывая разносящемуся вокруг рокоту. Проснулся он, когда свет розового солнца уже вовсю разливался по неровному окрестному ландшафту, и только тут обнаружил, что всю ночь и половину дня проспал под боком у дракона. Первым жестом он вскинул тяжелую винтовку, ночью служившею ему подушкой, и хотел было дать залп в беззащитного монстра, но что-то его удержало. Долг платежом красен, подумал он, и, с опаской обходя недвижное чудовище, пошел дальше, искать место, где можно было бы остановиться в относительной безопасности. Отойдя на приличное расстояние, он оглянулся – впервые за время службы он видел живого дракона так близко и тварь не пыталась его спалить. Длиной дракон был метров пятнадцать, а с хвостом – все двадцать пять, и метров восемь в высоту. Он лежал калачиком совсем по-кошачьи, подогнув хвост и длинную шею: лапы были поджаты, глаза закрыты, а голова прижата к почерневшему боку. Он тяжело дышал и иногда поскуливал. То, что в темноте Гордон принял за прутья, было обгоревшими костями его крыльев, переломанными и торчащими под разными углами. Было ясно: дракон больше никогда не полетит. Он был похож на ободранного уличного кота, а не на свирепого монстра – местами обугленный, местами израненный – и вызывал только жалость. Гордон ушел.

На следующий день он осторожно вернулся и обнаружил, что дракон еще жив. Он приходил каждый день, приносил воду, и сначала просто здоровался, негромко желал выздоровления, а через две недели уже подолгу болтал о неприветливой планете, о Земле, о Космосе. Дракон молчал, но, кажется, многое понимал и не выказывал никакой враждебности. Гордон перебрался со своим лагерем поближе.

По официальной версии войну начали драконы, но за годы службы в вооруженных силах Гордон повидал много всякого, и вера его в официальные версии поуменьшилась. Будучи воякой, он не особо спрашивал, но теперь все больше склонялся к мысли, что в любом случае войну начали не простые парни, вроде него и этого дракона. Таких, как они, никто никогда не спрашивает.

Так и жили на одной планете – планете, чуждой обоим – землянин и дракон. Через несколько месяцев дракон окреп настолько, что мог тихонько передвигаться. Восстановление шло медленно без питания, медикаментов или что они там используют, эти драконы. Единственным источником энергии было розовое солнце. Дракон впитывал его телом, вернее, остатками пластин. Понемногу, кости срослись, раны затянулись, а сильное тело и лапы, которыми, надо сказать, дракон управлялся почти так же ловко, как человек руками, покрыла молодая сияющая чешуя. Насколько мог судить Гордон, цвет ее был отличен от прежнего и значит, дракон приспособился к новому солнцу. Слава богу, думал Гордон, что погода стоит ясная. Гордон научился понимать дракона и даже пробовал издавать резкие свистяще-рыкающие звуки драконьего языка.

Через полтора года Джек и дракон (Гордон назвал его Драко) говорили и понимали друг друга. Джек пересказывал когда-то прочитанные книги, а Драко угадывал, чем дело кончится, потому что его народ знал очень похожие истории. Драко пел песни и Джек подвывал вместе с ним. Гордон рассказывал анекдоты и вдвоем они смеялись. В конце концов, человеку и дракону стало казаться удивительным, что между ними вообще когда-то могла быть вражда. Нелепой казалась война, которая велась ни на жизнь, а на смерть, и продолжалась даже сейчас, когда на неизвестной планете двое – человек и дракон – обрели настоящую привязанность.

Через три года после боя, в котором человек и дракон едва не поубивали друг друга, дракон ушел. Драко долго объяснял Джеку особенности своей религии. Он говорил, что все драконы однажды уходят, чтобы когда-нибудь возродиться вновь, и Джек Гордон, капитан космических войск Земли, почти поверил его словам, почти разделил драконью веру. Ему очень хотелось, чтобы было так, как обещал Драко: ни одна душа во Вселенной не пропадает, всякая душа возвращается, – и, наверное, больше всего он хотел однажды вернуться на Землю в облике дракона и принести мир. Об этом он думал, когда настал час великого последнего Полета. Драко сказал, что для Полета не нужны крылья, и это наполнило Джека мучительным чувством неизбежности. Когда звезды особенно ярко засияли на вечернем небе, дракон встал на свои могучие лапы и распрямил гордую спину, вознес изломанные скелеты крыльев. Чешуя, копившая все это время энергию, засияла. Дракон засветился и сам обратился в свет. Невыносимо яркое холодное пламя взметнулось и запульсировало, разливаясь каскадами, озаряя много миль окрест. А потом все угасло, бесследно растворилось. На месте Драко осталось яйцо, из которого должен был вылупиться новый дракон. Яйцо было правильной формы и напоминало черную непроницаемую прямоугольную плиту. Глядя на нее, Гордон вспомнил песню Драко:

...Я прошу, хоть не надолго,
Грусть моя, отпусти меня...
...Я полечу что будет крыльев
В тот мир, где осталось яйцо мое...

Выполняя завещание, Гордон остался ухаживать за яйцом и до конца своих дней ожидал возвращения друга.

8.

Человек уже давно шел вдоль реки и за это время пейзаж стал более дружелюбным. Поначалу он питался только концентратами, которые, вопреки его опасениям, оказались вполне пригодны. Позже нехитрый рацион стали разнообразить ягоды, орехи, иногда мелкие звери или рыба. Много историй Джека Гордона минуло, пока, наконец, вокруг не стали возвышаться настоящие деревья. Читал он теперь днем, пока было светло, а по вечерам неизменно любовался небом.

Неожиданно человек вышел к деревне. Вернее, сначала он различил вдалеке пашни, а к полудню добрел до первого дома. Первого увиденного им в этом мире жилища. Деревня эта была, пожалуй, самая настоящая сказочная: здесь были плуги и косы, здесь пасли коз и держали гусей, но ничего не знали про телевидение, радио, космические корабли или книги. Язык жителей был человеку не знаком и первое время он изъяснялся жестами. Встретив людей впервые с начала своего долгого блуждания, человек решил, что такова его судьба – остаться с этими людьми. И он остался.

В деревне незнакомец прижился. Его руки оказались складны для деревенской работы. Он быстро научился управляться с плугом, с сохой, с топором и плотницкими инструментами. Через неделю он уже мог понимать простое деревенское наречие и на расспросы отвечал, будто море его вынесло на берег, а перед тем хорошенько ударило о камни, так что он даже имя свое забыл. Деревенские удивились рассказу про море (кое-кто даже крутанул пальцем у виска), но спорить и выспрашивать не стали. Недолго думая, окрестили его Иоанном Без имени. Через месяц Безымянный уже ходил с мужчинами деревни на охоту, а будучи крепким малым, часто помогал кузнецу. Дочь кузнеца, зеленоглазая Айра, поглядывала на пришельца с нескрываемым восхищением, отчего и кузнец стал более приветливым: он уже пророчил Иоанна своим зятем.

Прежде, чем войти в деревню, Иоанн спрятал мешок со странными предметами и старым журналом в укромном месте на берегу, и на какое-то время будто освободился от всех нитей, сковывающих его тягучим непониманием. Время перестало измеряться историями из журнала. Жизнь его потекла неторопливо, и он редко возвращался к историям, которых оставалась еще добрая треть. Хотя временами он не мог найти себе места, шатался взад-вперед по деревне и даже юная Айра не могла его растормошить. В такие дни он уходил к тайнику и до самого утра читал при свете луны новые истории.

Джек-космолетчик, будучи на пенсии, много бродил по пустынным пригородам города N, в штате Массачусетс, и однажды ночью он набрел на холм округлой формы с огромным раскидистым деревом наверху. Могучий ствол дерева, кажется, ясеня, взметнул великолепную крону, его корни, как вздутые вены, торчали из мягкого травяного покрова. Дерево высасывало резервуар холма под собой, и выжатую энергию, выкачанную жизнь поднимало вверх по стволу к раскинувшейся пышной шапке листвы, как к радиорубке, как к острию ракеты. Казалось, будто дерево летит к звездам и тащит на себе всю планету. А холм – топливный бак.

Холм отчего-то был весь изрыт. Гордон медленно поднимался к вершине и к дереву. Над ним мириады звезд горели. Мириады знакомых звезд казались чужими. Совсем не такими, как сквозь иллюминатор корабля. Они были далеки и неподвижны. Они не могли по мановению его руки превратиться в трассирующие полосы и исчезнуть за границей гиперпространства, а затем полностью изменить свой рисунок, когда корабль вынырнет в новом секторе.

Джек медленно поднимался по холму, и одновременно возносился, возвышался над спящей землей. Он будто был способен окинуть окрестности на сотни миль вокруг и охватить взглядом и духом все города, мосты, реки, озера и водохранилища, будто они раскинулись сейчас позади и внизу и ожидали жеста его руки. Ведь он вел корабль к звездам, а они летели вместе с ним на корабле к далекому неизведанному. Это странное ощущение было новым и так его захватило, что хотелось закричать (от счастья? от ужаса? от отчаяния?) и слова сами складывались в строчки:

Вечный покой сердце вряд ли обрадует,
Он для огромных холодных планет,
А для души, что в беззвездности падает,
Вечности нет.

Уже почти поднявшись на вершину, Гордон вдруг услышал голос, и голос этот был с небес:

– Как тебя зовут, Космолетчик?

– Джек Гордон, капитан дальнего поиска, – ответил он, и тихо добавил, – в отставке.

– Как ты здесь оказался?

– Меня привели звезды?

– О! — Ты любишь звезды? И они, наверное, навевают на тебя мысли о собственной жизни, судьбе, призвании?

– Да!

– Тьфу черт, кантовщина! А здесь ты чего ищешь, капитан дальнего поиска?

Голос насмехался над ним! И вдруг в нем закипела вся тоска, вся грусть, вся обида на нелепость мира и он, подчиняясь мгновенному порыву, выпалил:

– А расскажи-ка мне, голос с неба, какого черта ты тут делаешь? И если ты на самом деле все знаешь, тогда растолкуй, что за хренотень здесь творится? Почему все именно так получается?!

Он не стал вдаваться в подробности своей лихой судьбы, итогом которой стала скудная пенсия и совершенная невозможность снова оказаться за штурвалом космолета, когда внутри Гордон чувствовал себя совсем еще молодым. Он выдохнул всю свою обиду и тут же понял, что, в общем-то, он неправ: нельзя вот так разом перечеркивать целую жизнь, как бы она ни сложилась. Да, были неудачи, были падения, но были и взлеты. И это чертово небо в иллюминаторе, и трассирующие траектории звездных светляков. Джек остановился и стоял теперь прямо под деревом, устремив взгляд на открытую взору половину звездной карты. Он молчал.

– Всего положим и я не знаю, но... Ты и есть это небо, – невозмутимо продолжил голос. – Ты – этот корабль, и этот экран над головой показывает тебе звезды, среди которых ты выбираешь путь. Так всегда и было. Когда-нибудь ты уйдешь с мостика, и твое место займут другие. Кораблю нужен капитан. Космосу нужен капитан, который будет жадно вдыхать его переменчивый пейзаж, вслушиваться в молчание. Тот, кто будет видеть не пустоту, но слушать Песню. И она будет складываться из стука сердца смотрящего. Космос не зазвучит без тебя, а он хочет, ой как хочет звучать...

Оцепенение спало с Гордона, он обошел дерево и увидел старика с лопатой.

– Кто ты, космолетчик? – спросил теперь Гордон.

– Бывший коммандор Крэнг, сынок, – ответил старик и протянул лопату Джеку.

Говорить больше не нужно было. Да Джек и не говорил. Молчал и Крэнг. Потом, словно спохватившись, Гордон ударил, ударил еще раз. До самого утра Джек копал яму, потом свалил туда тело, присыпал землей. При свете самых последних, угасающих утренних звезд он спускался с холма. Лопата так и осталась приставленной к дереву.

Теперь Джек Гордон часто приходил сюда, он каждый раз стоял, запрокинув голову, оперевшись на лопату. И вот однажды он услышал нетвердые шаги.

– Как тебя зовут, Космолетчик? – спросил Джек.

– Сэмюел Джейсон? – прозвучал усталый ответ.

– Капрал Джейсон?

– Теперь уже старший лейтенант Джейсон, – и после паузы, – в отставке...

И разговор продолжался. Будто это был особый ритуал. Ритуал, который Гордон, нет, не понял, тогда, но принял, а теперь только почувствовал. Дерево застонало и по его венам, по корабельным трубкам втянуло очередную порцию жизни, топлива. Почему-то Джеку представилось что-то черное и прямоугольное в утробе холма, но это видение было мимолетным, будто принадлежащим кому-то другому.

– Бери, – сказал он, протягивая лопату Джейсону, лейтенанту в отставке.

Двое долго стояли, глядя в звездное небо.

9.

Жизнь теперь все больше нравилась Иоанну, но оставалось что-то недосказанное, потому он снова и снова возвращался к журналу. Оглядываясь назад, он часто ловил себя на мысли, что долгие, на самом деле долгие дни его путешествия, теперь, после месяцев жизни в деревне будто спрессовались. Теперь о них можно было рассказать коротко: «шел по берегу моря», «поднимался по реке». Он осознал, что пока он шел, время будто не существовало, он просто шел от истории до истории. Теперь все иначе, но рок прошлого безвременья нависал над ним: журнал ждал его, мешок с чуждыми всему этому миру находками тоже ждал. И в такие дни он опять бежал на берег, чтобы избавиться от беспокойства, зова, бремени, или как еще это могло называться.

Человек прожил в деревне без малого год. Однажды ночью, никого не предупредив, так же неожиданно, как появился, он ушел. Прихватив с собой дорожный мешок с огнивом, с плотницкими инструментами, с парой лепешек на дорогу, человек выскользнул из едва освещенного пятна деревни и нырнул в темень, прошел на берег, к одному ему ведомому месту, и, выкопав из тайника старые вещи, двинулся дальше.

Через неделю или около того Иоанн Безымянный вышел к озеру, один берег которого так густо зарос камышом, что камыш этот простирался до самого леса. В тени этого леса и пряталась добрая половина озера, а вторая – была хорошо освещена солнцем, отчего противоположный берег порос осокой и цветами, и в ту сторону раскинулись бескрайние луга. Иоанн устроился на ночлег. Лепешки его давно кончились, но край этот настолько изобиловал травами, кореньями, ягодами и мелкими животными, что жаловаться было не на что. К тому же, оставались старые запасы.

Доев безвкусные консервы, сдобрив трапезу горстями земляники и запив водой из фляги, Иоанн, как был, растянулся под огромным ясным полным звезд небом. Дальше идти не хотелось. Появилась уверенность, что больше уже никуда идти не придется.

Может быть, утром, подумал он и уснул. Но и утром он никуда не пошел. А потом и второй, и третий день Безымянный провел на берегу озера. Он лежал и читал. Потом вставал, добывал что-нибудь из еды и опять устраивался с журналом и читал истории. Еще через неделю погода изменилась, стало холодать и Безымянный теперь всегда разводил огонь. Потом ночи стали еще холоднее, и он прикинул, что неплохо бы соорудить жилище.

Он валил тонкие деревья, таскал их к озеру, где начал строить будущий дом. Клал аккуратно, бревно к бревну, вырубал чаши и подбивал деревянными клиньями и шипами, этому мастерству он научился у жителей деревни, и ловко управлялся теперь с топором и теслом. В эти дни он не читал.

Уже через неделю Иоанн спал под навесом, а к наступлению холодов жилище было готово: дом получился изящным, в его устройстве не было ни одной ровной линии или прямого угла. Избы деревенских жителей показались бы угловатыми по сравнению с его хижиной. Хотя деревенский плотник, учивший его, вероятно, не одобрил бы такую текучую и непонятную форму, но ему, ничего не знающему про космос, про звезды, про иные миры, и не понять никогда. Дом был похож на космический корабль.

Дом стоял между озером и лесом и одним боком глядел в бескрайние луга, а другим выходил на дремучие лесные тропы. Человек обнаружил, что лес этот непростой, потому что деревья, изрубленные им на бревна, за несколько недель успели не только пустить новые побеги, тонкие зеленые веточки, отчего смотрелись теперь как кудрявые красавицы, но из обезглавленных пней взметнулись новые стволы, гибкие, молодые. Ничто в лесу не напоминало о работе человека, а дом стоял, будто выползший из леса, явившийся ниоткуда.

Мореплаватель Джек Гордон был отброшен штормами от знакомых берегов, когда окончание долгого пути уже казалось таким близким. Этого Гордон боялся, этого и ожидал, глядя на звезды в Порт-Натале в ночь перед отплытием. Карты фарватеров стали бесполезны в открытом океане, а волны швыряли и швыряли корабль, точно щепку, будто пробку от английского вина. Он искал дорогу назад. В трюме корабля Гордон вез бесценный плод долгих поисков. Сокровище, цена которого была много дороже золота и драгоценных камней. Он вез Черный камень, открывающий дорогу в Небо. Что-то изменилось, но он слишком поздно это понял, осознал. Все время обратного плавания ему виделись необычайные сны о полетах между звездами, о чудовищах, о диковинных городах и таких странах, где люди носили необычные одежды и ездили по улицам в самодвижущихся повозках. Порой он вскакивал в холодном поту: ему снилось, будто там, в подземелье он входит в Камень. Он просыпался и долго не мог понять, не случилось ли такого на самом деле. Может быть, он вышел в другом, не своем мире, хоть и похожем на него как две капли воды. Может быть, из Камня вышел не он? И вот – корабль попал в бурю. Не такое уж удивительное для морехода событие, но Джек стал подозревать вмешательство высших сил. Когда буря особенно свирепствовала, происходящее казалось злой волей, противостоящей продвижению Камня.

Шторм был ужасен, корабль мотало, трясло, трещали мачты, паруса давно были убраны, а те, что не были убраны, уже превратились в тряпки, их сорвало и поглотило пенными штормовыми волнами. Гордон один стоял на мостике, матросы – кто привязал себя на палубе канатами, кого смыло волной. А Гордон, – он вперил взгляд в небеса, он вглядывался в звезды, которые иногда проблескивали сквозь грозные тучи. Он то ли просил покаяния, то ли искал путь.

Чудо произошло внезапно. Так же неожиданно, как налетел, шторм прекратился. Небо очистилось. Матросы отвязывали себя, кто-то без сил валялся на палубе и благодарно молился, кто-то латал мачты.

Небо над капитаном «Королевы Виктории» вдруг засияло нестерпимо: звезды, звезды, тысячи тысяч, – несчетное их великолепие внезапно открылись Гордону. Не было материка, не было шторма, океана не было. Был корабль Гордона, огромный корабль, настолько древний, что к его днищу был прикован океан, и рельеф дна со слонами и черепахой, и этот корабль – необъятный, стал сейчас частью Джека и скользил, повиновался, нет, не приказам его, корабль повиновался мыслям, велению сердца. А сердце слушало звезды.

Гордон, рассмеявшись, бросил все карты и подзорную трубу, прежде стиснутые в побелевших кулаках. Вот она карта – на небе, карта Пути, карта прошлого и грядущего, карта всех кораблей, всех материков и королей. Все дороги были нанесены на эту карту и он мог читать ее.

Эразм, да пошли нам светлый путь с луной и звездами!

Он вел корабль по этой карте, он пел путь своего корабля. «Виктория», – отвечало ему небо!

10.

Лишь прочитав последнюю историю Безымянный все понял. Он сидел с удочкой на берегу озера, но накатившие воспоминания так захватили, что он уже не смотрел за поплавком, Иоанну было все равно, что рыба обглодала червя, и теперь крючок в воде болтается пустой и бесполезный.

Он вспомнил канцелярию Творца с ее нескончаемыми кабинетами. Каждый раз, когда жизнь его заканчивалась, он оказывался в одном из кабинетов, и ему надлежало записать обстоятельства своей жизни с юных лет до самой старости. Исписав таким образом иногда ворох бумаги, умерший допускался на аудиенцию. Творец читал исчерканные страницы и, как истинный редактор, выносил свой вердикт, крошечную пометку на полях: «к сожалению, не заинтересовало», а чаще просто – «не заинтересовало». Огорченный незнанием, непониманием того, что на этот раз не устроило Творца, умерший шел тогда в карьер мироздания, где тамошние умельцы в очередной раз, будто из пластилина, вылепляли вселенную заново, и человек оказывался опять на Земле, опять был младенцем, потом отроком, взрослел, ничего не подозревая о своем предназначении, старел и умирал. И все повторялось.

В последний раз, когда, стоя капитаном на палубе «Королевы Виктории», он увидел звездные знаки и научился их читать, он направил свой курс прямо к туманному острову на самом краю земли. Вряд ли кто-то еще знал об этом острове и смог бы его отыскать. Уже на приколе, бывший капитан передал корабль штурману, а сам спрыгнул в шлюпку. Корабль вернется в Англию без него. Корабль доставит находку. Черный камень продолжит свой путь в Англию. Без него. Потому что он больше не принадлежит никому, он не принадлежит Англии, и прежнему привычному миру он теперь чужд.

Открывшимся зрением он заглянул внутрь Камня и увидел содержимое. Из глубины, из бездны позади черной матовой поверхности вспыхнул и погас огромный светящийся зрачок. В Англию корабль вез не тайное знание, не десницу Господа или печать Врага, не пресловутую дверь в небо. Те, кто планировал это путешествие, жестоко ошиблись. И сам он со всеми фантазиями и чаяниями ошибался. Уходящая «Королева Виктория» везла в Старый свет яйцо последнего живого дракона. Что-то переменится в будущем, и на то была воля Творца. Гордон не стал вмешиваться. Он сделал свое дело.

На берегу капитана встретил сам Творец с листом небесной бумаги и золотым пером. Сидя здесь же в тени виноградников, Гордон записал свою последнюю историю, которая оказалась на удивление короткой, и передал ее Творцу. Творец взял за руку Автора и повел к воротам сада, чтобы пустить, наконец, в небесное блаженство, ибо дело его на Земле было выполнено. Но Автор сделал вовсе не то, что ему полагалось в данных обстоятельствах. Он отказался войти. Тогда Творец вернул ему журнал.

Автор сидел в своем причудливом доме на берегу озера и улыбался, теперь он все знал и все помнил. Надлежало совершить последний ритуал: он порылся в солдатском мешке и извлек коробочку с этикеткой «Рождественская сверхновая: Применять для праздников и фейерверков», выдернул кольцо и забросил петарду в мешок, отбежал на несколько метров и прикрыл глаза. На мгновение все вспыхнуло и высветило для Джека не только его дом, озеро и границу леса, но, как тогда на корабле, Гордон увидел весь мир, от края до края, увидел деревню, увидел прошлое, настоящее, а, главное, будущее, увидел принца Конуса и его путь до озера, до Леса, до его, Джека, дома. Затем сверхновая превратилась в черную дыру, вещевой мешок начал стремительно сморщиваться, пока наконец вместе с содержимым не исчез в ее глотке. А потом исчезла и сама дыра, потому что на все прочее — на озеро, лес, дом Джека, – законы Вселенной, где вспыхивают звезды и появляются черные дыры, подействовать не могли.

Страницы журнала чернели и скручивались в объятиях пламени, наполняя морозный воздух благодарным теплом. Губы беззвучно шептали слова песни.

Он подумал о зеленоглазой Айре, дочери кузнеца, и теперь был уверен, что еще вернется в деревню, чтобы взять ее в жены. Знал он и то, что жить с женой он будет в этом чудном доме на берегу озера, неподалеку от волшебного леса. Он многое знал о грядущей своей жизни, а чего не знал – было и такое – о том подсказывала убежденность, что сделанный им выбор – верный.

Эпилог.

Лесник ждал возвращения принца. Вернее, он следил за ним мысленно, потому что все, что случалось в лесу, он видел так же ясно, как если бы смотрел на карту. Путь принца был нарисован на этой всевидящей карте толстым красным маркером. Тоненькими полосками дополняли узор стежки-дорожки, и тропинки других персонажей – короткие и длинные, в том числе, его собственная. Конус плутал, натыкаясь на каждом шагу на чудеса и диковины. Гордон, хотя теперь он редко вспоминал эту часть своего имени, видел даже то, что творилось в душе королевича, знал его мысли.

Да, в истории принца ему — Джеку — уготована второстепенная роль. Это его не огорчало. Прожив достаточно жизней, помотавшись по ним, он не боялся забвения и, тем более, не хотел быть центром вселенной. Он знал еще и то, что жизнь героя – толстая красная черта, неизменно приковывает внимание, а персонаж второстепенный — загадка. Он выплывает из пустоты на одно мгновение, чтобы только подтолкнуть главного героя к тому или иному поступку, и снова уйти в небытие. Только эта пустота — иллюзия. Как можно ожидать, что персонаж, приходящий из неизвестности и снова в нее уходящий, подтолкнет героя в верную сторону? Случайно? Джек знал, что такого не бывает, и мир, в котором он жил, создан не из случайности и не для нее. Чего только стоят тысячи его попыток представить Творцу собственную историю.

А значит, все не просто так, и значит, всякий второстепенный персонаж должен не только знать свою роль, но должен также быть готовым к любым выкрутасам главного героя. Гордон рассмеялся: похожий на котенка, Конус удивленно-радостно, оставив коня, бегал по лесу. Он был молод и еще неопытен, но он был пронзительно-светел и мог стать превосходным героем истории. Если Джек сделает все правильно.

И да: нет никакого небытия для Джека. Его лес велик, жена его прекрасна, его дети... возможно, Творец и для них что-нибудь придумает. Пускай в Его историях теперь другие главные герои. Без Джека и подобных ему этих историй попросту не было.

После двух дней скитаний по заповедному лесу Конус продолжил свой путь, везя в седельном мешке пахучий ладан, способный усыпить Драконыча. Уезжал принц, а сам вспоминал чудеса неземные, увиденные в лесу Джека: цветы с Анютиными глазками, тисовое дерево, которое пустило корни в себя и стало бессмертным, а всякой живности – не перечесть. Лесник вышел из дома в то самое мгновение, когда принц собирался его позвать. Джек появился, напевая себе под нос что-то про звезды, и, не спросив ни слова о решении, будто знал наперед, протянул волшебные листья и объяснил, как и что с ними делать. И снова ушел в дом.

Лес остался за спиной. Луга, раскинувшиеся перед Конусом, были сплошь покрыты цветами, цветы простирались до горизонта и кончались лишь перед домом лесника. Сам дом – на деревенский дом совсем не похожий, а весь неправильный, неровный, без прямых углов, бревна были подогнаны где по кругу, где волнами, – расположился на берегу озера, окруженного камышом. А дальше, сразу за домом, вдаль от озера раскинулись непроходимые дремучие заросли заповедного леса. Где-то в гуще леса, неожиданно резко проступивший на фоне звездного неба, показался огромный яйцеобразной формы холм. Редкие деревья торчали у его подножия, а на самой вершине виднелся величественный двухсотлетний ясень.

В последний раз принц окинул взглядом это место. Полярная звезда вспыхнула в кроне ясеня, могучий ствол его вздрогнул. Взгляд принца опустился по нему, пробрался по верхушкам деревьев, по неровной тени леса к озеру, где такой же неземной, как и все вокруг, уже исчезал из виду дом, который построил Джек.

Этой дороге нельзя изменить,
Как соли, воде и хлебу.
Она тебя будет вечно манить
Звёздною песней неба.
Сколько звёзд упало,
Сколько взошло!
Стало под небом песенно.
И на душе не случайно светло,
И не случайно веселоIII.

Комментарии

Приведены ключевые отсылки к фильмам и произведениям литературы.

Жизнь Джека Гордона — Джек английское уменьшительное от Джон, Джон Гордон — главный герой космооперы Эдмонда Гамильтона «Звездные короли» (1947), первая русскоязычная публикация 1988.

Неведомый голос в голове... — в романе «Звездные короли» неизвестный голос в голове Джона Гордона предлагает ему обмен телами, в результате которого разум Джона Гордона оказывается перенесен в тело звездного принца Зарт Арна.

Черный камень 13,5 x 6 x 1,5 (=18 дюймов) футов — черный монолит, превративший обезьян в людей в фильме Стэнли Кубрика (1968 год) и романе Артура Кларка «2001: Космическая одиссея» имел соотношение сторон 9 x 4 x 1, и был «раза в три выше» питекантропа Смотрящего на Луну (рост Смотрящего чуть меньше полутора метров), примерно 12,7–14,7 футов. Согласно некоторым гипотезам, человечество зародилось и распространилось по всей Земле с юго-востока африканского континента, русскоязычное издание 1970.

...из цилиндра с глухим рокотом возник светящийся луч... — так выглядит луч-сабля джедаев из фильма (и романа) Джорджа Лукаса «Звездные войны» (1977).

«Плоть Гордона» (англ. Flesh of Gordon) — Флэш Гордон (Flesh Gordon) — персонаж целой серии фильмов, ТВ и мультипликационных сериалов в жанре космической оперы (1936-2008).

...сын героического отца ...темная фигура в мантии, доспехе и шлеме... — здесь и далее в эпизоде продолжается тема «Звездных войн».

Оружие это представляло собой ... на носу флагманского корабля — артефактное оружие Разрушитель, связанное с мозговыми волнами принца Зарт Арна, состоящее из двенадцати конусов, которые закрепляются на носу корабля, присутствует в романе «Звездные короли».

...похожие на пауков, каждый из которых состоял из двух костлявых ладоней или членистых ножек... — примерно так выглядит организм, откладывающий яйца Чужих в одноименной эпопее. Блокбастер «Чужие» (Aliens) Джеймса Камерона, в котором люди противостоят колонии инопланетных монстров, вышел на экраны в 1986 году.

Эл-Ви-426 — LV-426 мифическая планета-родина Чужих.

...перстень ...вокруг большого изумруда в центре — девять камней поменьше... — знаменитый перстень Капитана Фьючера из одноименного цикла произведений Эдмонда Гамильтона (1940-1951), в 1978–1979 был выпущен японский анимационный сериал. Девять камней вокруг большого в центре — это девять планет солнечной системы, вращающиеся вокруг Солнца.

...крейсер Гордона с гордым названием «Футур»... — в переводе И. Горачина (Гамильтон, Эдмонд. Капитан Футур. — Нижполиграф, 1993. — (Серия «Библиотека Зарубежной фантастики»)) имя Фьючер переведено как Футур.

...и эмблемой... зеленой кометой — комета была эмблемой Империи в романе Э. Гамильтона «Звездные короли».

...боевого киборга и гориллоподобного... андроида — у Капитана Фьючера в команде были киборг Грэг, андроид Ото и живой мозг Саймон. Кроме того, в повести Алена Стила «Смерть капитана Фьючера» (1995) Грэг и Ото отсутствовали, а Фьючер путешествовал по Cолнечной системе с помощницей — Саймон.

Мун-четыре-четыре — «Луна-44» (1990), фантастический боевик, действие которого происходит на станции-тюрьме, в финале отражающей нападение инопланетян.

...6 августа 45 года девятнадцатого галактического периода... — 6 августа 1945 года американские войска сбросили бомбу на Нагасаки.

...8 планетарных систем в 3 зонах (1492 небесных тела)... — 3 августа 1492 года началась первая экспедиция Христофора Колумба.

...с рекламным слоганом «Служба гарантирует гражданство» — «Service guarantees citizenship» — цитата из правительственной пропаганды в боевике Пола Верховена «Звездный десант» (1997), снятом по роману Роберта Хайнлайна (1959).

Отец был успешным футболистом, а после того, как пошел в космический флот — Флэш Гордон, герой одноименного фильма (1980) и комиксов, будучи футболистом, отправляется на далекую планету Монго и спасает Землю и человечество.

Оказавшись на «Бабеле-6»... — Babel означает Библейский Вавилон; популярный сериал «Вавилон-5» (Babylon-5) выходил в 1994–1998.

...показывал Земле шоу под названием «Космический поиск»... — в фильме «Galaxy Quest» (1999), пародирующем космические сериалы, главным образом, «Startrek», инопланетяне принимают идущий по земному телевидению сериал за исторические хроники и просят у актеров помощи в спасении своего мира.

Джек закончил медицинский... — биография актера Джека Гордона составлена из фрагментов биографий актеров сериала «Startrek»: например, Кениг Уолтер (играл Павла Чехова, также снимался в сериале «Вавилон-5») получил степень бакалавра психологии, Уильям Шетнер (капитан Джеймс Кирк) после съемок в сериале Startrek был режиссером, писал книги о «Стартреке», Джонатан Фрейкс после семи лет в роли Уильяма Райкера стал режиссером, снял несколько эпизодов «Стартрека» и два полнометражных фильма по мотивам и т. д.

Космос – он внутри меня... — фраза из песни «Космос» группы «Город 312», 2007. Первая версия повести была написана также в 2007 г. и первоначально фраза актера звучала так: Космос — внутри моей головы. Песня и рассказ появились независимо, но оказались созвучны в этом эпизоде, и позднее в текст была добавлена прямая цитата.

...коричневая брошюра «Галактического гида» — «The Hitchhiker’s Guide to the Galaxy» из пародийного фильма «Автостопом по галактике» (2005) и одноименного романа Дугласа Адамса (1979).

«Трасса — Райскому уголку» — Трасса и Райский уголок — объекты из рассказа Уильяма Гибсона «Захолустье» (1981), где по сюжету ученые отправляются в гиперпутешествия. Люди привозят с собой инопланетные артефакты, но сами оказываются, как правило, мертвыми или почти сумасшедшими. Уильям Гибсон — основоположник жанра киберпанк, одного из жанров, сменивших «классическую» НФ.

Ийон Гордый — Ийон Тихий, космический путешественник, ученый, персонаж Станислава Лема (1921-2006), написавшего множество произведений, посвященных проблеме контакта и космоса.

...по паспорту Иван — Джон и Иван происходят от общего имени Ioann.

...Станция падала в красный океан — «красным» был разумный океан планеты Солярис (одноименный роман С. Лема, 1961). Американский фильм «Солярис» (2002) — откровенная неудача космического кинематографа.

...Так они и жили на одной планете — в фильме Вольфганга Петерсона «Враг мой» (1985) человек и драк — представители враждующих цивилизаций — падают на одну планету и вынуждены объединиться, чтобы выжить. В конце фильма драк умирает, но оставляет человеку на воспитание своего детеныша.

Яйцо... черную непроницаемую прямоугольную плиту — здесь и далее артефакт в виде черной глыбы, который в конце концов оказался яйцом последнего дракона, фигурирует в романе Клиффорда Саймака «Заповедник Гоблинов», опубликованном в тот же год (1968), что и «2001: Космическая одиссея» Артура Кларка.

...навевают... мысли о собственной жизни, судьбе, призвании?.. кантовщина... — известный афоризм И. Канта: «Две вещи приводят нас в восторг тем больше, чем страстнее мы о них думаем: звездное небо над головой и моральный закон внутри нас»

Казалось, будто дерево летит к звездам... — космический корабль, в котором человек и дерево летят в космос, присутствует в фильме Даррена Аронофски «Фонтан» (2006). В фильме дерево — это мифическое древо Жизни, дающее бессмертие, герой снова и снова съедает кусочки дерева, чтобы жить и продолжать полет.

...дом, который построил Джек — строчка, которой заканчивается каждая строфа одноименного детского стихотворения (англ., нар.). Стихотворение строится на повторении в конце каждой строфы всех строчек предыдущей.

Геннадий Белов (1945-1995) — советский и российский эстрадный певец, заслуженный артист РСФСР. В конце 1980-х годов, как и многие другие певцы 1960-1970-х, Геннадий Белов переживал творческий кризис. Его новый репертуар складывался трудно, так как песни для высокого мужского голоса композиторы тогда писали редко (Википедия).

3

Оставить комментарий (будет виден только после проверки)